Спектакль Симфония до мажор
Парад вдохновения, полет вдохновения, принявшие зримые балетные формы.
«Хрустальный дворец», один из самых известных балетов XX века, был поставлен в июле 1947 года в Париже, в театре Гранд-опера, а в марте 1948 года был показан в Нью-Йорке труппой Баланчина, получив название «Симфония до мажор», и под этим названием он идет во многих театрах мира.
История создания этого баланчинского шедевра замечательна и почти неправдоподобна. В 1947 году балетная труппа Гранд-опера оказалась без балетмейстера и своего лидера Сержа Лифаря: по обвинению в коллаборационизме (сотрудничестве с немцами оккупантами), он был изгнан из театра и из Парижа, Лифарь протестовал, ссылался на объективные обстоятельства, в конце концов был оправдан и через два года вернулся на прежнее место. Но пока что оно пустовало, а главное — возникла репертуарная пустота. Ее надо было заполнить, и в Париж был приглашен из Нью-Йорка Джордж Баланчин для того, чтобы перенести на сцену Гранд-опера три балета нью-йоркского репертуара («Серенаду», «Аполлон Мусагет», «Поцелуй феи»).
Выполняя принятые обязательства, Баланчин настолько проникся художественным обаянием парижских артистов, что решил принести им в дар незапланированный балет — им и стал «Хрустальный дворец». Метафорическое название было выбрано не случайно: это образ парижской школы классического танца.
И более того, «Хрустальный дворец» — хореографический портрет балетной труппы театра Гранд-Опера: его иерархическая структура (которую в своем театре Баланчин упразднил) сохранена и закреплена в структуре каждой части. В центре — этуаль и первый танцовщик, чуть отступив — две солистки, а ближе к заднику — кордебалет, все это незыблемые пространственные и профессиональные законы парижской академической труппы. Баланчин и не думает их нарушать, он ими любуется, он выявляет их художественную мудрость.
На сочинение и репетиции «Хрустального дворца» ушло две недели — всего две недели, необходимо это особо подчеркнуть: даже для Баланчина, всю жизнь работавшего уверенно и быстро, тот двухнедельный срок кажется необъяснимым. Объяснение, впрочем, не трудно найти, оно в самом характере балета. В нем как бы зафиксировано, переведено в текст то великое воодушевление, которое овладело обычно столь сдержанным Баланчиным и которое передалось — передается еще и сейчас — всей труппе.
