В прошлом январе пермский хор Parma Voices ещё только готовился к презентации. Неизменно успешные исполнения в концертах и постановках Пермской оперы, а также на Дягилевском фестивале быстро принесли коллективу всероссийскую известность. Акцент в его репертуаре делается на хоровые редкости — от старинной до новой музыки. Спустя год в московском ДК Рассвет состоится первый концерт хора за пределами Перми. На зимнем фестивале Дягилев+ и в преддверии московского концерта с художественным руководителем хора, дирижёром Евгением Воробьёвым поговорила Мария Невидимова.
Евгений, с момента появления хора Parma Voices не прошло и года, но наметилась тенденция: чем больше споров вызывают постановки Пермской оперы, тем единодушнее спорящие хвалят хор.
Я доволен!
Как вы сами относитесь к резонансным спектаклям?
Было бы странно, если бы со всеми режиссерами мы находились в эстетическом согласии, но у нас всегда есть зона компромисса. К разным постановкам у меня разное отношение, причем оно может меняться. Например, поначалу во время репетиций «Фауста» я не имел ясного представления о том, что происходит, и начал считывать спектакль только когда мы приступили к работе в декорациях. Не хочу выступать адвокатом режиссеров, но считаю, что игровой материал для хора, как в том же «Фаусте», наиболее благодатный. В нём можно проявить себя и певчески, и актёрски — а что ещё нужно? Мы все не вечны, наши ресурсы тоже, возраст не остановить, форма преходяща, понимаете? Хочется использовать все возможности, пока они есть.
На последнем концерте хор исполнял рождественские мотеты композиторов эпохи Возрождения. В современном восприятии эта музыка кажется бесстрастной, каждый следующий мотет ощущается как продолжение предыдущего. Я предположила, что неподготовленный слушатель во время их звучания может представлять, скажем, средневековые замки — шаблонный образ условных «далеких времен». В антракте кто-то так и сказал: «Сразу представляешь себе какой-нибудь средневековый замок, как в фильмах». Ложные контексты, в которые попадает старинная музыка — это проблема?
Это данность, с которой все существуют и будут продолжать существовать. И даже если подобную музыку исполняют понимающие её люди, это является опытом реконструкции. А любая реконструкция в какой-то степени условна и иллюзорна, это всегда лишь диалог с культурой, о которой ты в принципе не можешь знать всё.
А как же популяризирующий контент, которого становится всё больше и больше?
Мне кажется, представление о том, что мы сделаем лекторий, и все всё поймут — ловушка, связанная с подменой понятий. Это всё равно что провести лекцию о японском языке и ждать, что после неё слушатели заговорят по-японски. С музыкальным языком то же самое. Посредством лекций мы не только даём знания, но и задаём рамки восприятия. Человек приходит на концерт, и у него создаётся ощущение, что он считал смыслы, о которых ему недавно рассказали. И всё-таки это не то, что он мог бы почувствовать сам.
Как контексты и собственно музыка соотносятся в вашем восприятии?
Контексты связаны с ассоциациями, это активирует дополнительные, но внемузыкальные виды восприятия. А музыку я прежде всего слышу как структуры, и наиболее важное для меня — это ощущение музыкальной формы.
Почему вы занялись именно хоровой музыкой?
У меня родители музыканты, оба преподавали в музыкальном училище. Папа, тенор, пел в музыкальном театре, мама играла на фортепиано, к нам приезжали друзья и тоже пели. Так что все ходовые арии золотого тенорового репертуара я знал с пелёнок, и, когда пошёл в музыкальную школу, а затем и в музыкальное училище — это было само собой разумеющимся, никакой рефлексии. Правда, в то время мне говорили, что у меня есть математические способности. Помню даже, как директор школы приходила в училище и говорила, что мальчику зря забивают голову, и лучше бы ему заниматься математикой.
Со способностями к точным наукам перекликается написание диссертации. О чём вы пишете?
Мне интересен русский XVII век, тексты о музыке того времени и, в частности, трактат Николая Дилецкого «Мусикийская грамматика». Пожалуй, в конце XVII и в XVIII веке он был самым воспроизводимым текстом подобного рода. Многие аспекты в нем оказались интернациональными, поэтому интересно изучать, на каких традициях он основывается, и что происходит, когда они попадают на русскую почву и интерпретируются русской культурой.
Можно ли говорить, что русская хоровая культура в этом смысле вторична?
Я бы так не говорил. Слово «вторичность» имеет негативную коннотацию. Вообще, если рассуждать о каких-то традициях, то в определённом смысле все они вторичны, поскольку основаны на чём-то более раннем. И так до момента, когда мы уже и не знаем, что было до. Действительно, русская хоровая традиция, поскольку она связана с церковью, возникает вместе с принятием византийской церковной традиции. Но и та появилась не сама по себе.
Почему вы получаете докторскую степень в Германии?
В какой-то момент я начал читать много зарубежных исследований, и понял, что российское музыковедение многое теряет, когда упускает то, что есть в немецкой и англо-американской традиции. В них стоит повариться. Прошлое там исследуется как раз таки в контекстах своего времени, и с 80-х годов существует определенный подход к анализу старинной музыки. В России же до сих пор анализируют музыку XVII и XVIII веков, оставаясь в теоретической парадигме XIX века. И, конечно, если занимаешься интернациональными темами и хочешь, чтобы тебя читали, лучше писать на английском языке. Но я не очень быстро пишу, мне требуется для этого время, и в каких-то случаях приходится останавливаться. Сейчас со временем тяжело, и я себя сильно ругаю, надо как-то его оптимизировать.
Кажется, новая хоровая музыка в России появляется редко? Больше не нужно активно обслуживать религиозный или политический культ?
Люди старшего поколения все же пишут для хора, но стилистически это, конечно, принадлежит XX веку и не всегда интересно. Хотя и в ХХ веке хоровое пение оказалось не самым актуальным видом музицирования, видимо, в связи с установками эпохи на больший индивидуализм. Всё-таки в хоре заложен некий базовый архетип коллективности.
И важный вопрос — для кого писать. В 80-е годы деятельность Валерия Полянского привела к тому, что ряд людей, в том числе Шнитке, написали для его хора сочинения. Сейчас с этим сложнее. Но бессмысленно сетовать, всё меняется. Думаю, музыка себя не исчерпала, и вряд ли когда-нибудь это случится.
Расскажите о программе, которую Parma Voices исполнит в ДК Рассвет.
Прозвучат сочинения, которые мы исполняли на двух знаковых для нас концертах — на презентации хора и на Дягилевском фестивале. Это «Inroit» Карла Рютти из «Реквиема», «Agnus Dei» Самюэла Барбера, «Attende Domine» Пьера Виллета и духовный концерт Николая Сидельникова. Всё это — сочинения ХХ и начала XXI века, все они религиозные, но не богослужебные. Почему мы их выбрали? Потому что они мне нравятся. С ними интересно работать. Я понимаю, что это слишком простые слова, но непосредственный отклик — это и есть то, что призвана рождать музыка. А главное, мне кажется, какие-то вещи должны оставаться внутри. Если занимаешься музыкой, надо слушать музыку и не подменять её словами. Она может существовать вместе с ними, но наиболее ярко воспринимается сама по себе.
Об авторе:
Мария Невидимова — музыковед, музыкальный критик.
