В Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке открылась выставка Андрея Бильжо, рассказывающая об экс-психиатре и «отце» Петровича еще и как о живописце, и графике, и авторе эссе.
Петровича, придуманного и нарисованного Андреем Бильжо, знают, наверное, все. Этот народный персонаж, с которым происходит все, что только может случиться с россиянином, появился в 90-е и с тех пор был в «Коммерсанте» и «Известиях», на телевидении и в серьезных деловых журналах. С Петровичем есть, оказывается, даже сервизы и, представьте себе, постельное белье. На выставке , которая открылась в Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке, простыням, которыми убрана настоящая кровать, и чашкам с блюдцами отведен отдельный уголок. Вся же выставка заняла четыре этажа музея — и на ней далеко не только Петрович.
Есть большие живописные полотна. Графические листы, например, очень интересная, философская и ироничная одновременно серия «Острота зрения». «Без малого 20 лет назад я начал рисовать такие листы. В период кризиса среднего возраста. Это меня лечило. Ни о чем не думаешь, только о черном и белом, толстом и тонком, сложном и простом, проверяя остроту своего зрения», — пишет Бильжо. Рядом с каждой серией, а то и с каждой работой — рассказ с воспоминаниями, веселое или задумчивое эссе. Художник вспоминает, как в переходе купилена у продавщицы куча черных и белых лифчиков — из них потом получилась серия «Бюстгальтеры» с бровями Брежнева, чайкой, «Глазами В. Путина» и красным и черным квадратами Малевича: «Я сразу понял: на них — на бюстгалтерах — можно рисовать. Два в одном. Инь и ян. Единство и борьба противоположностей».
«В детском саду давали селедку, из которой торчали кости как седые волосы, а вокруг нее лежало, как море, голубое пюре». Это уже из серии про еду: на общепитовских картонных тарелках нарисованы эта вот селедка с лучком и сосиски с горошком, чебуреки («С симпатичной компанией в Семиизе с Андреем Гнатюком, Олей Солдатовой и другими креативными и обаятельными людьми мы зашли в одну чебуречную, где съели 60 штук чебуреков»), фаршированные кабачки («Вообще эти зеленые гайки хранят для меня какой-то секрет»), любительская колбаса («Колбасу мы жарили вместе с помидорами и закусывали этой едой коньяк»), винегрет, который «красив по цвету» и шашлык, «страсть нашего народа».
Рассказами сопровождаются картинки с таксами и котами, которые Бильжо, еще работая психиатром, продавал в Битцевском парке, а потом в Измайловском, «по 15 рублей за штуку». Рассказы о том, как в юности он с друзьями ездил на Соловки, написаны прямо на листах с рисунками. «Не знаю, как ты, дорогой читатель, а я к старым вещам отношусь с трепетом», — признается Бильжо в эссе рядом с самым трогательным экспонатом выставки, плюшевым Мишкой, своим почти ровесником, спасенным со сгоревшей дачи, с замшевым ухом, выкроенным «из каких-то старых сапог» и пришитым вместо утраченного. Мишка — тут же, настоящий, сидит на стуле, с «обновленным ухом», а на стене — рисунок, сделанный еще Бильжо-школьником: этот же Мишка, лет, поди, 50 назад, только в другой рубахе и штанах. А рядом — Ленин, запечатленный в разной обстановке, натюрморт, автопортрет — все тех же давних лет. И правда, трепетное отношение: к старым вещам, к детским рисункам, к своим воспоминаниям. Вся выставка — не просто экспонаты, а как будто рассказ, книга с картинками, иллюстрированная автобиография на четырех этажах.
