Имя Константина Емельянова стало известно широкой публике после его триумфального выступления на XVI Международном конкурсе имени П.И. Чайковского. После у молодого пианиста началась активная концертная деятельность в России и за рубежом – сотрудничество с известными оркестрами, дирижёрами, исполнителями: так, Денис Мацуев в одном разговоре назвал его «глубоким, тонким музыкантом, интересно мыслящим, с таким аристократическим звуком». 27 января у Константина состоится первый сольный концерт в Большом зале Московской консерватории, где он представит сочинения Чайковского, Рамо и Стравинского. Также музыкант презентует дебютный альбом, записанный на этой прославленной сцене и выпущенный при поддержке компании Yamaha Music и Фирмы «Мелодия».
Надежда Травина выяснила у Константина Емельянова детали предстоящего события, а также пианист рассказал о методе обучения профессора Сергея Доренского, незаслуженно забытой музыке Сэмюэля Барбера и о том, почему ему трудно найти время на досуг.
Поговорим, прежде всего, от твоём сольном концерте в Большом зале консерватории. Во-первых, есть ли у тебя ощущение особенного удовольствия, когда ты выходишь именно на эту сцену, где ты участвовал в конкурсе Чайковского, много раз выступал? И вообще, консерватория – это же твоя Alma Mater.
Да, конечно. Мне кажется, для любого музыканта выход на сцену Большого зала консерватории – это нечто особенное и волнительное. Но для меня – вдвойне, поскольку это будет мой первый полноценный сольный концерт на этой сцене. Изначально он планировался ещё в апреле, но буквально как только появилась информация о его проведении, в мире произошло то, что произошло. И долгое время было непонятно, куда его переносить, но в итоге всё, к счастью, разрешилось лучшим образом.
Концерт приурочен к выходу твоего диска с музыкой Чайковского. Какие сочинения вошли в альбом, как долго ты его записывал и где его можно послушать?
Изначально я не планировал монографический диск, но точно знал, что возьму музыку русских композиторов – Чайковского, Рахманинова....Выбор пал на Петра Ильича, поскольку мне очень хотелось записать его Скерцо из Шестой симфонии в транскрипции советского педагога и пианиста Самуила Фейнберга – этого хотел и мой профессор Сергей Леонидович Доренский. Вокруг Скерцо выстроилась и вся концепция диска, к тому же, в прошлом году был юбилей Чайковского. Запись проходила летом в Большом зале консерватории, что мне кажется, особенно символичным. Все произведения записаны на рояле Yamaha, и на нём же я буду играть 27 января. Повторюсь, это был мой первый опыт звукозаписи и надо сказать, что мне очень повезло с нашим звукорежиссёром Михаилом Спасским, настоящим суперпрофессионалом: я соглашался практически со всеми дублями, которые он выбирал. Диск можно будет послушать на цифровых платформах iTunes, Яндекс.Музыка, YouTube.Музыка, Spotify; на физических носителях выйдет чуть позже. В первом отделении концерта я исполню цикл «Времена года» Чайковского, который как раз записан на диске.
«Времена года» – это же такой хитовый хит в классической музыке. Не боишься исполнять столь знаменитое сочинение?
Я думал об этом. Это на самом деле большой риск. Но я как-то не хочу переживать по этому поводу. До самого момента записи я переслушивал разные интерпретации и понимал внутренним слухом, что вот здесь бы сделал по-другому, а вот здесь тоже иначе слышу…Хочется самому. Я никогда не иду по пути «сделать не так, как все». Я максимально исходил из того, как я понимаю этот цикл, как я его чувствую. И, конечно, когда играешь это произведение целиком, приходится выстраивать определённую форму, концепцию – это совсем другая задача, нежели исполнять отдельные пьесы цикла.
Чайковский же не был хорошим пианистом – в отличие, скажем, от Рахманинова. Все свои крупные фортепианные сочинения он поручал исполнять другим музыкантам. Вот мне интересно, когда ты играешь его фортепианную музыку, чувствуешь ли ты некие неудобства в нотации, аппликатуре, и то, что композитор был с этим инструментом на «Вы»?
Да, это прекрасно чувствуется. Но Чайковский, когда сочинял эти пьесы, вряд ли задумывался над тем, что удобно пианисту, а что нет. Как видно, технологические аспекты его явно не заботили. Он всё-таки мыслил оркестрово, вокально, а во многих пьесах из «Времен года» вообще откровенно квартетная фактура. И с этим, конечно, связано большое количество неудобств при исполнении. Ты видишь конкретную фразу и понимаешь, что с точки зрения пианизма это записано чуть неуклюже. Поэтому меня всегда удивляло, что фортепианную музыку Чайковского начинают играть ещё с раннего детства в музыкальной школе.
Музыка каких композиторов, помимо Чайковского, у тебя сейчас в репертуаре? Над какими произведениями работаешь?
Сейчас я занимаюсь Третьей сонатой и «Полонезом-фантазией» Шопена: не знаю почему, но только, надеюсь, сейчас мне начал открываться этот композитор. В марте я впервые исполню Третий концерт Рахманинова. Я ни разу не играл это сочинение с оркестром, это будет очень волнительным для меня событием. В перспективе программы на апрель – либо Шуман, либо Лист.
Ты как-то всё идёшь по романтикам. А что насчёт музыки XX века?
Думаю, приступлю к ней этим летом. Сейчас наступил юбилейный год Прокофьева, и что-то подсказывает мне, что осенью будет много мероприятий, посвящённых этому событию.
Расскажи, как складывается твоя концертная деятельность сегодня? Удалось восстановить привычный темп после затяжной паузы?
У меня, как ни странно, сейчас очень насыщенное время. И ноябрь, и декабрь были очень плодотворными, надеюсь, что февраль и март будут такими же. Я продолжаю гастролировать, но пока, по понятным причинам, только по России. Посетил несколько городов, в которых никогда раньше не был: Новосибирск, Сургут, Волгоград, Челябинск, Рязань, Тверь, Самара…
Где больше всего понравилось?
Сами города оценить не всегда удаётся: график поездок очень плотный, всё расписано буквально по каждому часу. Во всех городах, где я выступал, публика была отзывчивой – чувствовалось, что люди соскучились по живой музыке. Что касается залов, то, например, запомнился концертный зал Рязанской филармонии, в котором стоит превосходный рояль – даже в Москве инструменты такого уровня далеко не во всех залах. Я заметил, кстати, что во многих регионах в залах стоят новые концертные рояли – и это не может не радовать.
А что с зарубежными гастролями?
Здесь всё сложно: получить визу и выехать-то можно, но где гарантия того, что концерты не отменятся? В зарубежных странах большинство залов закрыто и когда они откроются – неизвестно. В марте у меня стоит сольный концерт в Швейцарии (причём, не онлайн), в мае запланирована серия концертов в Германии. Буду верить в то, что всё состоится. Посмотрим.
Не посещал ли тебя во время карантина страх, что на сцену ещё долго не придётся выйти?
Было такое. Да и сейчас есть, особенно когда видишь всяческие переносы или отмены. Первый месяц карантина был даже приятным: можно было, наконец, выспаться и посидеть дома. Но дальше у меня началась ломка: как-то резко захотелось в Шереметьево (смеётся). Мне стало не хватать того графика, к которому уже привык, периодически меня посещали мысли – а что если так будет всегда? Но даже сейчас, когда вроде бы всё открыто, я не думаю, что через месяц мы вернёмся в прежний формат жизни: мне кажется, мы в нынешней ситуации продержимся плюс-минус год. Но я очень рад тому, что в России продолжается концертная жизнь, пусть и с ограничениями. У многих моих друзей, живущих за рубежом, уже долгое время нет возможности выступать и работать. А у нас вполне благоприятная в этом плане картина.
Согласна. Но ограничения ещё продолжают действовать: например, концертный зал до сих наполовину полон (или наполовину пуст – кому как нравится). Тебя это не смущает, не вызывает чувство дискомфорта?
Уже нет, мы, исполнители, как-то к этому привыкли. Хотя до сих пор странно слышать на поклонах тихие или шуршащие (потому что в перчатках) аплодисменты.
Успел ли ты за время карантина осуществить всё задуманное – то, на что никогда не хватало времени?
Я пытался в очередной раз начать учить итальянский язык, но в итоге меня хватило недели на три. Прочитал какие-то книги, открыл интересных для себя авторов. Но когда у тебя нет четкого дедлайна, цейтнота и ты не знаешь, что будет дальше – КПД невероятно падает. Но самое важное, что я сделал на самоизоляции – это то, что после двух месяцев сидения дома я решил наконец записать свой сольный диск.
Ты в этом году выпустился из ассистентуры-стажировки Московской консерватории. Чему был посвящён твой реферат?
Реферат у меня был на тему фортепианного творчества американского композитора Сэмюэля Барбера. Львиную долю работы я заканчивал на карантине – специально выделил на это время, работал над текстом с моим руководителем профессором Всеволодом Всеволодовичем Задерацким. Защита реферата прошла в формате онлайн – в итоге успешно. Мама очень была рада, что я закончил ассистентуру. Должен сказать, что я никогда столько не учился в консерватории и у меня не было столько заданий, сколько было сейчас. На дистанционном обучении нужно было посещать лекции, сидя на кухне или в комнате на диване. У меня при этом всегда возникало ощущение некого сюра.
Почему именно Барбер?
Эта музыка почти незнакома российскому слушателю. Существует очень мало каких-то статей, эссе на русском языке о творчестве этого композитора В основном, знают Адажио для струнных (даже если не в курсе, что это написал Барбер). Фортепианная музыка Барбера в России практически неизвестна. Он оставил не так много фортепианных сочинений – во многом, кстати, из-за своего перфекционизма: бывало, что он мог уничтожить собственные произведения, если был недоволен, мог забрать их из издания, сжечь. Но всё, что в итоге оставил – это действительно «жемчужины» фортепианного репертуара: в них всё настолько выверено, ни одной лишней ноты. Мне было невероятно интересно погрузиться в творчество этого автора.
Наверняка, на тебя ещё повлиял диск твоего учителя Сергея Доренского с Концертом Барбера, вышедший не так давно на «Мелодии».
Да, безусловно! В 1966-м сам Барбер приезжал в СССР – возможно, привёз ноты. Тогда его фортепианная музыка на афишах – это нонсенс. Но и сегодня тоже. Я не вижу, чтобы у нас сегодня исполнялся его Концерт для фортепиано. И это очень грустно. Музыка Барбера в принципе классична – в ней слышен и Прокофьев, и Рахманинов, и другое количество влияний, это не что-то суперавангардное. Надеюсь, со временем она войдёт в репертуар русских пианистов и будет популяризироваться.
После окончания ассистентуры многие молодые исполнители остаются работать в консерватории. Ты бы хотел там преподавать?
К сожалению, я уже не смогу ассистировать своему профессору: Сергей Леонидович ушёл из жизни почти год назад. Но я бы очень хотел попасть на кафедру специального фортепиано. Прошлой зимой мы говорили с Сергеем Леонидовичем об этом и он говорил, что для меня это было бы крайне важно – как бы передавать традиции другим. И я чувствую, что уже есть определённый опыт, которым хочется поделиться. Периодически у меня бывают мастер-классы. Но в основном для студентов, с ними, конечно, проще работать, чем с детьми: у них уже есть база, они научены, имеют некий культурный бэкграунд. Работать с детьми – это отдельное мастерство и умение, ребёнка ты должен постоянно вести и контролировать весь процесс, в отличие от студента, которому можно ставить задачи, но и предоставить большую свободу для их решения.
Музыкальное образование и преподавание, которое мы имеем сейчас, целиком построены на советской системе обучения. У меня складывается ощущение, что она существует сейчас по инерции: и чем больше уходят легендарные педагоги, тем сильнее эта система ослабевает.
Возможно. Сейчас вообще много всяческих попыток поменять наше образование. Но советскую систему, о которой ты говоришь, я бы не стал трогать. Профессионально музыке нужно учиться с детства: бывают, конечно, исключения из правил, но саму ступенчатость – ДМШ, колледж, консерватория – нарушать ни в коем случае нельзя. Конечно, во многих наших учебных заведениях присутствует консервативность – некоторые процессы у нас происходят медленнее, чем в Европе. А иногда даже кажется, что люди не хотят брать в расчёт, что давно наступил XXI век, и исполнять Баха так же, как 50 лет назад – уже просто неуважение к авторскому тексту. Но в тоже время у нас и медленнее уходят великие традиции исполнительства, и я надеюсь, что в Московской консерватории будет сохраняться преемственность поколений.
Мы уже не раз упомянули имя Сергея Леонидовича Доренского: расскажи, как проходили ваши занятия.
Когда я попал в класс Сергея Леонидовича, он в силу возраста уже не играл, не показывал какие-то эпизоды за роялем своим студентам. Но некоторые мои коллеги, например, Лёша Мельников, ещё застали тот момент, когда он играл. Профессор никогда не сидел с нами над текстом, как со школьниками. Мы не часто занимались на уроках отдельными техническими деталями – ты должен был прийти с уже выученной программой, чтобы на уроке разговор шел уже о «главном». Он абсолютно простыми словами мог донести свою мысль до студента, в корне всё изменить. У меня было множество ситуаций, когда я играл и понимал, что что-то не идёт – не звучит, ощущение времени не естественно... И Сергей Леонидович всегда находил нужные, правильные слова, которые действительно помогали. Он всегда нам повторял, что когда ты выходишь на сцену, ты не для себя играешь, ты должен проецировать эту музыку в зал: слушателю не должно быть скучно. Сергей Леонидович не часто был высокопарным (если этого только не требовала конкретная ситуация), всегда говорил очень чётко и по делу. Он помогал мне подобрать ключики к тому, чтобы музыка ожила и зазвучала. Я думаю, что это и были секреты великой русской фортепианной школы.
Что её характеризует, по-твоему?
В первую очередь, пристальное отношение к разнообразию звука, различным тембрам, краскам, будь то Бах или Шопен и т.д. Во–вторых, её характеризует особая драматургия, свойственная русскому исполнительству в целом, когда в сочинении выстраивается чёткая концепция – не только «голый» текст, как бы это ни виртуозно и мастерски было сыграно. Иногда слушаешь очень известных западных исполнителей и понимаешь, что у некоторых присутствует своего рода чистый пианизм – игра на рояле ради игры на рояле. Ну, это мое субъективное мнение.
С 2019 года ты являешься артистом Yamaha. Означает ли это то, что ты можешь свободно заниматься творчеством и не обременять себя организационными моментами?
Не совсем. Yamaha занимается своими проектами с моим участием, я играю на этих инструментах. Но многие концерты идут и от других организаторов; организационной работы всё равно очень много, я ей занимаюсь сам. Это не всегда приятные хлопоты – хочется, конечно, всё время уделять музыке – но в какой-то степени это даже полезный опыт. Потому что сегодня артистам невозможно не знать хотя бы основы менеджмента. У меня есть знакомые исполнители, которые не ведут никаких соцсетей, не анонсируют концерты, утверждая, что, например, Гилельс или Рихтер этим не занимались, а просто доносил своё искусство в массы.
Но в эпоху Гилельса не было соцсетей.
Да, тогда было всего два телевизионных канала. А сейчас – настоящий взрыв медийного пространства: волей-неволей надо идти в ногу со временем. И есть люди, которые любят всем этим заниматься: постить анонсы своих концертов, выкладывать фотографии и так далее. К сожалению, я не всегда успеваю это делать, но прекрасно понимаю, что у нас, извините, XXI век, всё окончательно ушло в интернет и в соцсети.
Наше издание называется «Ваш Досуг». Расскажи, пожалуйста, что представляет собой досуг пианиста Константина Емельянова?
А что это такое? (смеётся) Мне кажется, у исполнителей его практически не бывает. У меня, наверное, он строится вокруг дома и в радиусе ближайших станций метро: на большее времени просто нет. Часто удается отдохнуть в самолёте: телефон находится в авиарежиме, никто не звонит, я могу спокойно посмотреть какой-нибудь фильм – наверное, это и есть мой досуг. А вообще я бы с удовольствием сейчас сходил в театр. Но вот как быть с совестью, которая говорит «иди, занимайся» – я не знаю.
