Владимир посвятил свою новую картину нашим папам. «Папа» – экранизация пьесы Александра Галича «Матросская тишина». Машков – и режиссер, и исполнитель главной роли. Но не удивляйтесь, если вы не сразу узнаете на экране своего любимца. Жуликоватый, строгий и до безумия любящий сына кладовщик Абрам Шварц из идиллического, еще не разоренного войной еврейского местечка – таков Машков в новой роли. Совсем уже скоро он сбреет пейсы, снимет нарукавники и примет участие в режиссерском проекте Роберта Де Ниро. Потом – роль очередного «плохого русского» в голливудском блокбастере «Миссия невыполнима-3». А пока Машкова ждет небольшая и заслуженная передышка: премьера «Папы» в рамках XXVI Московского Международного кинофестиваля.
– Володя, когда вы взялись за фильм «Папа», не возникало ощущения, что вы повторяете пройденное? Ведь в первый раз роль Абрама Шварца вы сыграли почти двадцать лет назад, в студенческом спектакле…– Трудно исполнять одну и ту же роль в театре и кино – надо пользоваться совершенно разными красками. В кино неприемлемы многие вещи, позволительные в театре…
– Не было ли желания пригласить другого режиссера – чтобы подсказывал со стороны?– Режиссера – нет. Я знал, как надо сделать в кино эту историю. А вот актера думал пригласить другого – все-таки трудно быть артистом, режиссером, сценаристом и продюсером одновременно. Но роль эта сидела во мне глубоко, и я понимал, что буду кому-то навязывать свой рисунок игры. Пришлось самому.
– Расскажите, с чего начались ваши долгие отношения с пьесой Галича «Матросская тишина».– Для меня эта история – практически полжизни. Роль в «Матросской тишине» я получил из рук моего учителя Олега Павловича Табакова на третьем курсе Школы-студии МХАТ. В течение тридцати лет пьеса лежала в столе – она была запрещена. Сначала в ящике у Олега Николаевича Ефремова, потом – у Табакова, и вот он с нами на курсе ее поставил. Еще ни одна история не требовала от меня таких внутренних затрат. Та степень любви, что описана Галичем, подвластна только мастерам уровня Табакова. Все студенты были уверены, что нам он раздаст другие роли, а отца сыграет сам. Но он предложил роль мне. Я даже подумал: не ставит ли мастер передо мной непосильную задачу, чтобы потом выгнать, если не справлюсь? Сыграть такую роль в 23 года невозможно. Но мне очень этого хотелось. Пошел на Тишинку, на блошиный рынок, купил ботинки 47-го размера – у меня сороковой – напихал газеты, так и стал ходить. В костюмерной МХАТа нашел старый потрепанный пиджак Яншина. Я шел от внешнего, приклеивал бороду, посыпал себя сигаретным пеплом, мазал мешки под глазами. Словом, делал все, чтобы увидеть себя со стороны и понять, что это другой человек. Иначе ничего не получилось бы.
– Это в двадцать три… А в сорок лет – легче сыграть старика?– Борода уже была своя – сам отрастил, огромную. Потом вместе с гримером ее выщипали.
– Каково это – примерить на себя чужую, невероятно далекую от вашей жизнь?– В течение почти полутора лет я ощущал, что начинаю стариться. Меня одевали, гримировали, чернили зубы. И постепенно меня начало прибивать к земле. После окончания съемок прошло больше полугода, и только сейчас я начинаю потихоньку распрямляться. Кино дает возможность, которая мне очень нравится, – максимально приблизиться к внутреннему ощущению другого человека. Я ходил в какие-то еврейские общества, присматривался к людям…
– Принимали?– Смотрели на меня с недоверием. Понимали – что-то здесь не то. Но дело-то не в национальности героя и не в возрасте. Если все отбросить и оставить одно – чувство любви, все окажется так близко, так рядом! Мой папа любил меня так же. Я помню его взгляд, помню, как он держал меня за руку, как пропускал мимо ушей мои нелепые глупости, как защищал меня в школе: «Вот такой мой сын. Простите его. Я беру ответственность на себя».
– Интересно, как вам удалось добиться такого сходства между актерами, играющими сына главного героя, Давида, в разные периоды его жизни?– Поиски были долгими, но итог получился поразительно точным. Мой близкий друг Владимир Спиваков согласился принять участие в музыкальном оформлении картины. Мы с ним встретились, и я сказал ему: «Нужен мальчишка, который должен еще играть на скрипке». «А у меня есть такой мальчишка», – ответил он. На следующий день я встретился с Андрюшей Розендентом – чудесным мальчиком, потрясающим скрипачом. При этом у него была рассечена бровь, разбиты руки – совсем не типичный скрипач. Актером он оказался очень талантливым. Егора Бероева я тогда не знал, в картотеке наткнулся на его фотографию. Их поразительное сходство – просто подарок судьбы.
– В кино играют не только актеры, но и место, атмосфера, вещи. Как вы нашли свое «еврейское местечко»?– Первым делом мне захотелось поехать в Тульчин, где происходит действие пьесы. Но в Тульчине от той эпохи мало что осталось. Роман Гургенович Балаян присоветовал мне Каменец-Подольский. Это было абсолютное попадание. Пришлось только перекрасить некоторые дома. Но и работы было столько! У нас появился свой термин – «найти ржавчину». Во всем мы искали приметы времени, даже в деревьях. При этом в Москве снимались достаточно масштабные объекты – Белорусский вокзал, Чистые пруды. Галина Борисовна Волчек подарила нам на одну ночь фасад «Современника». Мне это очень приятно: я хотел отдать дань театру, где этот спектакль изначально должен был начинаться.
– «Папа» включен в конкурс XXVI ММКФ. Для вас это что-нибудь значит?– Первый раз я попал на Московский фестиваль вместе с мамой, лет в тринадцать. Я слабо разбирался в том итальянском кино, которое мы смотрели, но отлично видел, что ради него люди двери отрывают в кинотеатрах. Такое время вернется. И мы должны внести в это свою лепту. Будем снимать хорошее кино, фестиваль станет еще сильнее. Кино вообще штука патриотическая. По фильмам можно узнать страну, понять, на что она способна. Не получилось с футболом, так давайте кино. Где толпы зрителей? Зажжем как следует!
