– Рената, а почему вы…
– «Почему вы обратились к этой пьесе?» Все спрашивают об одном и том же, ответы у меня в голове просто уже зацементировались. Некоторые вещи вдохновляют, тянет к ним. Меня вдохновила и пьеса Радзинского «104 страницы про любовь», и фильм, и игра Дорониной. В этой истории есть необъяснимая притягательность. Я думаю, если ее экранизировать еще раз лет через десять, она опять прозвучит по-новому. Ее можно наполнять своими переживаниями, что, собственно, я и сделала. Фильм получился простым, скромным, в хорошем смысле – без претензий и поэтому благородным и элегантным.
– Доронина в фильме пела: «Я мечтала о морях и кораллах...» Вы на экране поете?
– Да, но другое и не таким героическим голосом. Я пою в такой... невменяемой манере. Будь я режиссером, я бы эту невменяемость усилила. То, за что меня осуждают, я довела бы до крайности. Доронину тоже ругали за манерность, но если бы не было манерности, не было бы и актрисы. Она превратила минус в плюс. Когда нет индивидуальности, оттенка личного безумия, героиня неинтересна.
– А не кажется ли вам, что в пьесе Радзинского мужчины выглядят карикатурно? В 60-х годах высоколобые физики были в моде, а сегодня они кажутся выброшенными на обочину жизни...
– В нашей версии вообще мужчин нет, они лишь повод. Героиня – вольно или нет – полюбила такого вот человека. Любовь иногда распоряжается нелогично. Мне кажется, что через фильм я послала… наказание, что ли, каким-то мужчинам, словно я неважно к ним отношусь – если судить по этому фильму. С жалостью.
– Создается впечатление, что после рождения дочери, которой сейчас...
– Полтора года.
– После ее появления ваша карьера резко пошла вверх: вы входили в жюри Берлинского кинофестиваля, снялись у Питера Гринуэя.
– Да, в большой роли. Сыграла аристократку Констанцию.
– А что это за проект и как вы в него попали?
– Очень амбициозный мегапроект из трех серий. Там играют Мадонна, Стинг, но, как говорят, у них роли намного меньше моей. Время действия – весь ХХ век. Главный герой путешествует по миру и, куда бы его ни забрасывала судьба, неизменно оказывается в тюрьме. Моя героиня сталкивается с ним и рассказывает историю своей жизни. Ее воспоминания перемежаются картинками в духе XVII века.
В жизни бы не подумала, что буду сниматься у Гринуэя. Я вообще себя как артистку не рассматриваю. Попала в фильм, пройдя кастинг. Гринуэй приезжал в Москву, студия «12-А» помогала подбирать актеров.
– И вы явились на пробы - «вся из себя вамп»…
– Нет, хромая, с перебинтованной ногой. Но режиссеру я понравилась. Потом Гринуэй еще раз приехал в Москву, мы встретились. Он мне говорит: «Вас не смутит очень шокирующий сексуальный текст?» «А что-то делать при этом надо?» – спрашиваю я. – «Нет, только произносить слова». Текст меня не смутил, только его объем: на съемках в Лейпциге мне вручили 22 страницы роли. И на следующий день уже снимали эпизод с моим огромным монологом. Съемки шли две недели. Вставали в шесть утра, в семь – грим, через час-полтора – съемки, которые продолжались весь день. Вечером – репетиции. Ближе к ночи я садилась учить текст. Спала по три-четыре часа.
– Как Гринуэй в личном общении?
– Потрясающий. И очень одинокий. Он мне напомнил Рустама Хамдамова и Киру Муратову. Гении арт-хауса схожи в судьбах и характерах. Именно они влияют на развитие кинематографа. Их по цитатам растаскивает Голливуд, рекламисты, дизайнеры моды. Они задают стиль. Гринуэй на очень скромные деньги делает потрясающие вещи.
– Гринуэй – современный классик, играть у него почетно. А зачем вы снялись в рассчитанном на массы сериале «Граница»?
– Это был новый для меня опыт, хотя многие расценили его как падение на дно. Но, может, не упав на дно, и не взлетишь? Некоторые сцены мне бесконечно нравятся. Я там играла любовь. Ни в одной роли до этого я не произносила: «Я тебя люблю!» В «Границе» было что играть. Вот сейчас Кира Георгиевна Муратова прислала мне сценарий. Я спрашиваю: «А кого я буду играть?» Она отвечает: «Мошенницу. Там два мошенника: он и она». – «А кто больший?» – «Вы, конечно!» А Митта меня видит в каком-то другом ракурсе. Я за «Границу» получила Государственную премию, побывала у Путина в Кремле.
– И как вам там?
– Нас награждали летом. Стояла дикая жара, те, кто был в костюмах, бедные, просто плавились. Я пошла в прозрачном шифоновом платье а-ля 30 – 40-е годы, с голой спиной. В Кремле было так хорошо! Прохладно.
– А Путин?
– Понравился. Он такой искренний. Потом мы все пили шампанское. И вдруг кто-то разбежался и поцеловал меня в спину.
– Боже мой, неужели президент?!
– Нет, это была Нонна Викторовна Мордюкова. У меня на спине остался след губной помады, я потом всем говорила, что это поцелуй Нонны Викторовны. Снимаясь в «Границе», я параллельно делала фильм «Нет смерти для меня» (документальный фильм-интервью со звездами советского кино: Татьяной Окуневской, Нонной Мордюковой, Верой Васильевой, Татьяной Самойловой, Лидией Смирновой. – «ВД»). Это мой любимый фильм, жаль, что ТВ его показывает так редко. Он мне такой крови стоил! В кино вообще получается только то, чему отданы все силы, до капли.
– А создавалось впечатление, что вы порхали от одной дамы к другой – от Мордюковой к Окуневской – садились у их ног и выведывали секреты.
– Я каждый день ездила на съемки «Границы», пять часов на дорогу. А по ночам монтировала свой фильм.
– Вы не раз восхищались Нонной Мордюковой.
– Тот факт, что она есть, оправдывает существование всех других менее талантливых артистов.
– Мне казалось, что ее сценический образ жестко задан внешностью – она обречена играть простых русских женщин, символ Родины.
– Она отнюдь не простая. Она утонченная, извращенно умная, изысканная. Оболочка, внешность сужала ее амплуа. Но что гадать? Гений – это отдельный случай. Будь она чуть менее великой, была бы более удачливой. Рядом с гением находиться очень тяжело. Все пропадает, меркнет – сверкает один бриллиант...
– Вы и другим бриллиантом – Татьяной Окуневской – восхищались.
– Ей единственной этот фильм не понравился.
– Она же там такая красавица!
– Видимо, не простила мне концепции. Она говорила: «Несправедливо, что так много Мордюковой». Окуневская не была главной в фильме – и такого поворота от меня, режиссера, не ожидала. Ведь мы с ней дружили.
– Еще одну документальную ленту не хотите снять?
– Может, о чем-нибудь другом. Эту тему продолжать не хочу. Если ты болен кинематографом, то идешь на такие жертвы, на которые некиношный человек никогда бы не пошел. Я себя от своих героинь не отделяла, я не врач с пациентами, я такая же больная, жертва кинематографа.
– Все эти дамы – ваши героини – одиноки.
– Говорили, что я их специально подобрала. Ничего я не подбирала. Кто не отказал, у того я интервью и взяла.
– Вы больны кинематографом, но не одиноки. А когда-то говорили, что не представляете себя в браке.
– Я думала, что не рождена для брака, что это колоссальный компромисс, личная несвобода. Ты всегда должен считаться с человеком, который рядом, все делать с ним напополам. И вот Бог в возражение мне послал мужа, который меня любит, уважает мои успехи, дает мне свободу, как и я ему – любовь и восхищение.
– Ходят слухи, что ваш муж очень обеспеченный человек и проблема зарабатывания денег перед вами не стоит.
– Благосостояние – понятие относительное. Однажды мне предложили сняться в рекламе, сулили большие деньги. А Хамдамов, узнав об этом, сказал: «Вы не должны зарабатывать деньги. Такие женщины должны тратить». Красивая фраза... Муж дает мне возможность заниматься тем, чем я хочу, он меня поддерживает. Но я сама зарабатываю на жизнь.
– А ребенок вас вдохновляет?
– Ребенок – это подарок свыше. Меня уверяли, что, раз я сильная женщина, у меня должен быть сын. А получилась дочь. Но она покруче любого сына. У Ульяны сильный характер. И ничего нельзя сделать. Она меня учит. Она руководитель: приветливый, умный, терпеливый и… тоталитарный. Она кокетка. Ей нравятся высокие молодые люди. А если уж в возрасте, то непременно академики! Как идет академик какой-нибудь красивый, Ульяна моя реагирует, улыбается. Помады мои забирает, духами душится. Любит шубки, шапочки, очки. Она у меня вызывает восхищение с утра до вечера (стучит по дереву).
– А вот Андрей Кончаловский утверждал, что семейное счастье несовместимо с творчеством.
– Счастливая семейная жизнь – это не константа, а процесс. У меня есть муж, ребенок, родители, о них надо заботиться. Счастье в том, что все здоровы. Но одновременно точит вечная тревога, что все может измениться. Одна половина меня все время болит. Абсолютного счастья не бывает, счастье раскрашено грустными тонами... Может, Кончаловский имел в виду благополучие? Если ты абсолютно благополучен, потребность в творчестве сама собой отпадает. Я, кстати, восхищаюсь Андреем Сергеевичем. Как он следит за своим здоровьем: бегает кроссы по утрам, выпивает ежедневно несколько литров воды! Я вот не умею так поровну себя делить, меня едва хватает на работу. И потом, о чем я буду тогда писать – о лечебном голоде? Я без иронии говорю, я так рационально не могу.
– Спортом не занимаетесь?
– Иногда хожу в бассейн, несколько раз в неделю скачу на лошади, но это не система. Я не ем жареной картошки, но сама себя ругаю: должны же быть какие-то радости в жизни! Хотя еда не мой вариант наслаждения.
– А какой вариант – ваш?
– Наверное, работа. Я трудоголик. Пишу прозу, сценарии. По ночам. Днем приходится общаться со множеством людей, делать одновременно десятки дел. Я понимаю, что все это дикая суета. Главное – ребенок. Но и без работы я не могу. Я без работы деградирую.
