– Твоя кинокарьера началась в 20 лет, когда ты получил главную роль в фильме мэтра нашего кино Георгия Данелия «Орел и решка». Ты долго проходил кинопробы на эту роль?
– После первых проб меня, конечно же, не взяли. Потому что в 20 лет увидеть сидящего напротив Георгия Николаевича Данелия – это кризис на физическом уровне. Я ужасно зажался. К тому же на первую встречу с ним я опоздал. Попал в милицию.
– В милицию?!
– Ну да. Я был очень быстрым молодым человеком и в метро проходил без денег. Их просто не было. Зажимал турникет ладонями. Дядечка-милиционер меня за шкирку и поймал. Меня продержали сорок минут, и все это время я им рассказывал, что меня ждут, что я в кино снимаюсь. Они смотрели на меня очень неодобрительно, но отпустили. Я помчался на «Мосфильм», забыл, какой вход мне нужен, пришлось перелезть через забор. Опоздал на час.
– И как тебя встретил Данелия? Мрачно?
– Да нет, я ему рассказал, что случилось, он, наверное, про себя посмеялся, но я в тот момент от волнения уже мало что соображал. А потом были ужасные пробы (смеется). Таких ощущений я больше не испытывал никогда.
– Каких?
– Ужас! Страх! И мысль о том, зачем вообще всем этим заниматься... Понятно, меня не то что не утвердили, мне вообще не позвонили. Прошло полтора месяца, я собрался куда-то уезжать, и тут опять позвонили от Данелия и сказали: «Попробуйте еще раз, мы никого не можем найти». Я пришел, и Георгий Николаевич мне говорит: «Ты можешь что-нибудь делать? Станцевать или спеть?» «Я сыграл джаз на пианино, спел какую-то колыбельную». Без слов, промычал скорее. И Данелия сказал: «Ну ладно, давай попробуем!» А потом я понял, что все эти пробы только относительно необходимы.
– А что же тогда важнее? Произвести хорошее впечатление?
– Думаю, что режиссер должен поинтересоваться, чем актер занимается, сходить в театр, посмотреть на него.
– Данелия ходил?
– Кинорежиссеры не ходят в театр. К тому же в 1994 году я только начинал работать у Фоменко, особо показать было нечего. Важнее был сам факт встречи с режиссером, обоюдное чувство – можно работать вместе или нет. Иногда, правда, режиссер выбирает только физиономию...
– Остальное можно в монтаже поправить?
– Да, и это самый грустный случай, когда режиссеру не нужны артисты.
– Данелия не из таких?
– Нет! Мне повезло. Да и все остальные люди, с которыми мне приходилось потом работать, тоже были не из таких.
– Ты никогда не жалел о выбранной профессии? Безденежье, отсутствие достойных ролей…
– Пока я очень всем доволен. К тому же моя профессия очень странная. Это же не совсем работа, она может быть и каторжной, но это, прежде всего, творчество.
– Каторжная? Для зрителя жизнь актера – сыр в масле. Считают, что если ты сыграл миллионера, ты и в жизни богат, если крутого парня – столь же решителен... Зритель не разделяет персонажа и актера.
– Я тоже замечал, что люди воспринимают артиста как персонаж, которого он сыграл. И это огромный рычаг власти над сердцами людей. Работая, ты можешь предполагать, как и с чем это будут ассоциировать зрители, можешь манипулировать... Поэтому работа артиста должна быть осознанной и ответственной. Люди очень открыты именно к кино.
– А что ближе тебе – театр или кино? Где тебе комфортнее?
– Мне одинаково интересно и в театре, и в кино. Кино редко бывает глубоким для артиста. Чаще всего это интригующая история или сюжет. Театр гораздо сложнее. Он изначально более условен. Это помещение, в котором висят прожекторы, стоят одинаковые кресла. Что там может ожить? И когда происходит чудо и что-то оживает, это гораздо сложнее сделать, нежели в кино. К тому же в театре нет монтажа, поправить ничего нельзя. Все происходит в режиме реального времени.
– Есть какие-то роли, которые ты бы не стал играть, руководствуясь своими этическими нормами?
– Думаю, нет.
– А материться со сцены ты бы сумел?
– Понимаешь, если это необходимо для роли, для решения режиссера, то сумел бы. Но я очень не люблю мат. Хотя некоторым людям очень идет материться. У них это выходит так легко и изящно, что кроме смеха ничего не вызывает. Таких людей особенно много в среде драматургов и журналистов (смеется). А рыночный и уличный мат грубый и противный.
– Профессию ты выбрал сознательно? Или был парнем, который гонял в футбол, а потом вдруг стал актером?
– Конечно, и в футбол гонял, параллельно занимаясь английским, фехтованием и в театральной студии.
– Пришлось выбирать между переводчиком, фехтовальщиком, футболистом и актером?
– Да (смеется). Студия оказалась самым теплым местом. Там была очень хорошая компания, всем было весело и интересно друг с другом. Поэтому решил поступать в Щукинское.
– Один из твоих режиссеров – Кирилл Серебренников. В театре – провокатор, в кино – талантливый рассказчик. Последняя твоя работа – в его сериале «Дневник убийцы», показ которого только что завершился на канале «Россия». Ты доволен ролью?
– Я знаю Кирилла очень давно, еще с тех пор, когда никто не знал, что он провокатор (смеется). Кстати, роль писалась не для меня, Кирилл рассматривал и других кандидатов на роль Николая.
– Ты считаешь, что этот сериал мистический?
– Не знаю. Наверное. Для меня это скорее история о судьбе человека. 1919 год, Гражданская война, красный террор, белый террор, вся страна в крови, море крови и в нем наши деды и прадеды. Это не могло оставить равнодушным. Не знаю, можно ли назвать эту историю мистической. Мы, когда снимали, не думали о мистике, думали о человеке.
– Ты как-то готовился к этой работе, читал что-то?
– Да, и очень много. «Окаянные дни» Бунина, дневники расстрелянных дворян.
– Это помогло?
– Я убедился, что сценарий очень и очень серьезный. И работа соответственно. По моим ощущениям, то, что происходит в исторической части сериала, было вчера. Молодые люди, которые лили кровь по стране, комиссары, которые расстреливали собственноручно сотни людей... Наша задача была не испортить сценарий и сделать сериал максимально живым.
– В процессе работы над ролью ты с кем-то советовался или до всего старался дойти сам? Для тебя вообще важно мнение близких тебе людей?
– Да, конечно. Есть несколько человек, которым я очень доверяю. Тому же Кириллу Серебренникову, например.
– А как ты относишься к своей популярности? На письма поклонниц отвечаешь?
– Нет, потому что они пишут в основном через Интернет. А у меня нет компьютера, и вообще я в этом смысле ретроград. Мне гораздо приятнее общаться вот так, как мы с тобой, нежели виртуально. Я очень люблю писать письма – настоящие, в конверте, на бумаге, люблю их получать. Хотя, честно признаюсь, одно время «болел» компьютерными играми.
– И какие же игры тебе нравились?
– «Бродилки», где думать надо. Еще очень любил автогонки. Тогда у меня еще не было своей машины.
– Значит, машину все-таки ты купил? Тоже, наверное, отрицал ее пользу?
– Ну да (смеется).
– И как теперь?
– Теперь… не отрицаю (смеется)!
– Ты узнаваем, востребован и, судя по всему, доволен жизнью… А как насчет того, чтобы вновь испытать самого себя? Например, сыграть «Гамлета»? Для многих артистов это самая желан-ная роль в карьере.
– Меня карьерный вопрос не особо тревожит, хотя я понимаю, почему этот шекспировский герой так всех интересует. Это отдельно стоящая гора, взобравшись на которую ты постигнешь нечто такое, что до остального тебе и дела не будет.
– Выходит, тебе и у подножия неплохо?
– Да, мне там спокойно. Пока. (Смеется.)
