Инге Морат

Инге Морат создала множество уникальных фотографий за время своих частых и длительных путешествий по миру. В 1950-х она объездила Иран, пряча свою лейку под паранджой и исподтишка фотографируя. В 1979 году, после поездки с Миллером по Китаю, вышла их совместная книга "Китайские встречи".

A в период с 1965 по 1990 год, то есть четверть века, Инге ездила в Россию в поисках ответа на мучивший ее с детства вопрос: что такое русский характер и русская душа? В результате этих поездок в 1990 году был издан ее Russian Journal.

Инге Морат родилась в Южной Австрии. Ее бабушка и дедушка часто ездили "на воды" в Карлсбад- нынешние Карловы Вары - и брали Инге с собой. Там они подружились с довольно обширным кругом русских эмигрантов. По вечерам маленькая Инге, затаив дыхание, слушала их рассказы о России. Там же ей попались в руки замечательно иллюстрированные русские сказки.

Отец Инге, лингвист по профессии, брал уроки русского языка у князя Гагарина, человека, блестяще образованного. Он открыл для Инге необъятное богатство русского языка и литературы. И позже, переехав в Париж, Инге продолжала общаться с русскими эмигрантами.

"С тех пор, как я себя помню, - пишет в предисловии к своей книге Инге Морат, - я мечтала поехать в Россию. Нет, не в Советский Союз. Место, о котором я мечтала с детства, не имело политического названия".

В шестидесятых годах, при Хрущеве, на Западе стали появляться первые представители русского искусства и литературы. На Инге Морат большое впечатление произвел тогда Евтушенко, который в отличие от сухой, сдержанной манеры американских поэтов, как она говорит, "звенящим, страстным голосом читал свои стихи в набитых до отказа залах".

В 1965 году мечта Инге осуществилась. Вместе со своим мужем, драматургом Артуром Миллером, она впервые приехала в Россию. Они решили из Парижа ехать поездом, чтобы почувствовать и осознать все непомерно-огромное пространство этой страны. Это заняло три дня. Была холодная, очень снежная зима, и Инге вспоминает, как поразили ее в руках встречающих их друзей охапки огненно-алых тюльпанов на фоне этой снежной белизны.

В это время в Москве уже шла пьеса Артура Миллера "Вид с моста", и, разумеется, Союз писателей пытался "взять шефство" над Инге Морат и Артуром Миллером, хотя они приехали по собственной инициативе, сами оплатив все расходы.

Миллеры еще раньше на Западе встречались с Евтушенко, а по приезде познакомились с Вознесенским, и молодые тогда поэты ввели их в круг своих друзей. Общение, вспоминает Инге, было лимитированным. Они должны были быть крайне осторожными. В гостинице, например, говорили только о погоде, а об остальном писали и передавали друг другу записки. В гостях вставляли в телефонные диски карандаши, или накрывали телефоны подушками, или включали на всю мощность симфонии Бетховена.

"Конечно, это можно было воспринимать как увлекательную, несколько опасную игру,- вспоминает Инге,- но я жила в нацистской Германии и знаю, насколько увлекательным это могло обернуться".

Они были приглашены к Фурцевой. Нет, не домой на чай или ужин, а в министерство культуры, в ее огромный парадный кабинет.

- Наверно, вы очень много работаете, у вас усталый вид,- сказал Артур Миллер с американской прямотой.

- Еще бы,- вздохнула министр культуры,- смотрите, сколько я должна прочесть книг. - И она обвела рукой свой кабинет, вдоль стен которого громоздились стопки книг с вложенными вкладышами, предназначенные, вероятно, для "цензурирования" - одобрения или запрещения отдельных мест или целых произведений.

- А вы не читайте, give yourself a break, - посоветовал Артур Миллер.

Фурцева не нашлась, что ответить на это странное предложение, и в этот момент Инге Морат ее сфотографировала.

Перед нами лицо озабоченной, немолодой домохозяйки с растерянным взглядом, словно недоумевающей, что делать со своим могуществом на той недосягаемой высоте, куда занесла ее случайно капризная судьба.

Портpет Фурцевой был напечатан в первой книге Миллеров - "В России". Рядом Инге поместила известное стихотворение Маяковского против цензуры. В результате эта книга была запрещена в Советском Союзе в течение двадцати лет.

Глядя на фотографии Инге Морат 1965 года, видишь, как широки и разнообразны интересы художника. Это и пейзажные сцены - величественный и в то же время романтический восход над Кремлем, и жанровые - ленинградка, замершая перед царственно-неподвижным восковым Петром в Эрмитаже. Это и портреты. Например, знаменитый антрополог и скульптор Михаил Михайлович Герасимов, демонстрирующий реконструированную голову Фридриха Шиллера.

Два года спустя, в 1967-м, Миллеры вновь приехали в Советский Союз. Тогда, в доме Иосифа Бродского, я впервые увидела ее. Бродский пригласил их, и они с величайшими предосторожностями, на цыпочках и молча, - чтобы не выдать свое "иностранное происхождение" английской речью,- поднялись на второй этаж коммунальной квартиры на улице Пестеля, прошли через "населенную жильцами" кухню, комнату его родителей и оказались в так называемом "шкафу". На просьбу почитать стихи Бродский сразу согласился, открыл настежь окна и в полную мощность своих легких начал декламировать стихи.

Рассматривая работы Инге Морат того периода, будь то Новодевичье кладбище, или мрачный, захламленный двор дома 7 по улице Пржевальского в Петербурге, где жил герой романа "Преступление и наказание" Раскольников, или сгорбленный грузин в Кахетии, или мечеть в Самарканде - от этой фотографии так и пышет зноем,- или за минуту до выхода на сцену Плисецкая с лукавым и слегка тревожным взглядом,- видишь, какой умный и зоркий за фотоаппаратом глаз.

С 1985 до 1990 года Инге ездила в Россию ежегодно.

Если к такому техническому предмету, как фотоаппарат, применимы эмоциональные определения, я бы назвала камеру Инге Морат лирической.

Мы знаем, как трудно, если не невозможно, было иностранцу сорок лет тому назад увидеть и понять в России и в русских хоть что-нибудь, что выходило за рамки сцен, для них предназначенных.

Инге Морат это блестяще удалось. Без развесистой клюквы, без столь свойственной западным интеллектуалам смеси высокомерия и восхищения. С любовью, юмором и грустью.