Но с балетами Баланчина дела обстояли совсем не так. Не каждый день в Большом танцовщики получают возможность сыграть джаз для ног под Баха («Кончерто барокко»), опробовать танец как беспощадное соревнование виртуозов под Стравинского («Агон») и в юношеской симфонии Бизе выстроить «хрустальный дворец» из танца («Симфония до-мажор»). А от веселой баланчинской «Тарантеллы» исполнителей пришлось оттаскивать насильно.
Специалисты из Фонда Баланчина вдалбливали танцовщикам азы стиля. Пресса с удовольствием анонсировала премьеру. И что же? На премьере вспомнилась поговорка о горе, которая родила мышь. И как один из мушкетеров Дюма нисколько не сомневался в том, что английский язык – это испорченный французский, так и артисты Большого театра уверены, что Баланчин – это не особый стиль, элегантный и урбанистически острый, а просто недоделанный Петипа в редакции Григоровича.
Куда улетучился исполнительский азарт? Почему дрема одолевала большую часть танцовщиков и балерин в медленных темпах музыки, а в аллегро из исполнения исчез всякий намек на шарм, но появился танец, похожий на протокол заседания? Из-за чего изумительные балеты Баланчина в Большом театре вызвали ассоциации с вареной треской? Тем не менее я не советуем игнорировать премьеру. Если зритель вникнет в «архитектуру» хореографии и ее тончайшую связь с музыкой, то непременно почувствует: сам по себе Баланчин совершенен.
И чтобы станцевать балеты Баланчина, нашим исполнителям придется следовать завету Ильича – учиться, учиться и учиться.