На этой неделе МХАТ возвращает на сцену свою самую томительную легенду – пьесу Михаила Булгакова. В нынешнем сезоне Олег Табаков заготовил два серьезных «удара» по зрителю: «Мещане» и «Дни Турбиных» – пьесы из старого репертуара Художественного театра – поставлены заново. Режиссер первого спектакля – разрушитель и бунтарь Кирилл Серебренников, режиссер второго – милейший Сергей Женовач, мастер интимного, задушевного театра. В «Мещанах» семейная баталия разворачивается за обеденным столом, в «Турбиных» нет ничего более прекрасного, чем всеобщее застолье. «Время разбрасывать камни, и время собирать камни» – лучше не скажешь. «ВД» беседует с Сергеем Женовачем.

–Сергей Васильевич, «Дни Турбиных» – это ваш выбор?

– Мой. Олег Табаков пригласил меня в театр, мы прикинули команду артистов, и другие варианты отпали сами. Я начинаю работать только когда вижу распределение ролей. Замысел не развивается без личностей. Без Турбина – Константина Хабенского и Мышлаевского – Михаила Пореченкова делать спектакль я бы не рискнул.

– Кто решил занять в роли Лариосика Александра Семчева?

– Предложение исходило от Табакова. В первую секунду я был ошарашен, а потом влюбился в затею. Ларион – своеобразный Пьер Безухов, неуклюжий, трепетный. Мир сыплется, а у него чистый, детский взгляд.

– Я слышал, что вы пьесу «Дни Турбиных» сильно расширяете за счет романа «Белая гвардия».

– Мы восстанавливаем историческую справедливость – раз уж считается, что Художественный театр испортил роман, что пьеса стала компромиссом. «Дни Турбиных» были написаны на конкретных артистов МХАТа, воспитанных на Чехове. Нам захотелось уйти от этого и «дохнуть» на пьесу атмосферой романа. Мы размываем пьесу снами, предчувствиями, пророческими видениями. Нужно вернуться к восприятию Булгакова, невольно искаженному театром.

–Известно главное различие между романом и пьесой. Алексей будет убит?

– Конечно. Это центр. Если в романе Алексей Турбин – лирический герой, мучающийся, терзающийся, врач на войне, то в пьесе – герой трагический, офицер, лидер. И когда лидера убивают, это страшно, нелепо и глупо. С Алексеем семье все было понятно, без Алексея семья встает перед проблемой выбора – как жить дальше. Мы все зависим друг от друга – это пьеса про взаимозависимость, переплетение судеб людей. От бегства гетмана зависят судьбы множества невинных людей. Скоропадский бежит, а Алексей бежать не может, должен спасти юнкеров. Немцы сдают город Петлюре,  за это петлюровцы не трогают немцев при отходе. Они договорились, а мальчишки этого не знали, готовые с винтовками и пулеметами неизвестно кого защищать. Вот где драма: один человек бежит, а другой не может.

– На большой сцене МХАТа вам удалось сделать массовые сцены, батальные эпизоды?

–Обстрелы, взрывчики… Пиротехники у нас все что-то пробуют, взрывают… Это должно быть убедительно, иначе не стоит браться за сюжет из истории Гражданской войны. Когда вы-стрелы звучат в фонограмме, у зрителя не возникает чувства опасности.

– Почему Сталину так нравилась эта пьеса?

– Михаил Афанасьевич был монархистом. Он любил сильные личности, мощные личности. Сталин это почувствовал. Ему это тоже было интересно. Речь Сталина в начале Великой Отечественной войны – это парафраз речи Алексея Турбина. Раньше многое казалось конъюнктурным, а сегодня видно, что Булгаков ни разу не покривил душой. Читаешь и становится не по себе: актеры играли этот текст под неусыпным оком вождя, который любил спектакль и видел его 17 раз. Они смели выходить на сцену, где стояла рождественская ель, петь гимн батюшке-царю и говорить о том, что «есть только две силы: большевики и мы». Это был поступок, которому нет равного.
В главном театре советской страны вдруг возникали люди, прошлое которых никогда не вернется. А между тем они жили только этим прошлым – застольями, печкой с изразцами, жили памятью о маме, жили домом. Настоящего нет и прошлого нет. Есть только будущее, неведомое и неощущаемое. Булгаков всегда жил ритмом будущего, ритмом вечного покоя, который только еще будет. Будущее парадоксальным образом смыкается с тем, что было в детстве: елка, мама – белая королева...

–Возможен ли сегодня на сцене позитивный образ военного?

– Об этом не думаешь. Думаешь о характерах, о судьбах людей. Вот Мышлаевский –неугомонный балагур, матершинник и совестливый военный, который готов остаться в стране, не принимая большевизма. Ничего, кроме России, для него быть не может. Вот Студзинский – надежный человек, который либо уничтожит большевиков, либо уничтожит себя самого. Он
остается в одиночестве. Вся русская армия была уничтожена, ее лучшая часть, интеллигенция армии. Судьба русской армии – трагическая судьба. Студзинский выбирает «бег», Мышлаевский остается, калека Николка никогда в жизни не простит себе смерти брата. Ларион, наверное, пойдет в лётную школу, будет сдавать на значок ГТО. Шервинский останется с Леной. Время сделает свое дело.

–Бывали ли вы в Киеве и ощущаете ли географический контекст «Турбиных»?

– Конечно. В Киеве сохранилась квартира Турбиных, гимназия, где учился Николка. Когда МХАТ был на гастролях на Украине, Булгаков показывал лестницу, по которой бежал Николка, где он прыгнул, где ударился головой, каким проулком спасся. Понять Булгакова без географии невозможно. Надо все «проходить ногами».

–Киевский мир будет отражен в декорации?

– Киев –это горки, холмы, Киев – это Андреевский спуск. Художник Александр Боровский установил на сцене образ среды. Мир вздыбился, пространство жизни «съехало вниз», перепуталось. Все рухнуло. Остались звезды в черном украинском небе, памятник Святого Владимира с крестом, парящий над Киевом, и будущее, вечность.