Действие «Гамлета» перенесено из эпохи Возрождения в эпоху вырождения: дикие полуголые обитатели Эльсинора пытаются совокупиться с портретом Моны Лизы.
Свои спектакли Коляда создает из всякого подручного хлама вроде ковриков с кошечками, винных пробок, консервных банок, конфетных фантиков (фантики были главной деталью оформления и почти что действующим лицом его нашумевших «Ромео и Джульетты») и прочего утильсырья. В «Гамлете» к этому добру добавились репродукции «Джоконды», «Мишек в лесу» и «Незнакомки», развешанные по задрапированным черной тканью стенам вперемешку с какой-то эротической мазней.
С искусством в этом Эльсиноре — полная демократия: у каждого есть по картине в золоченой раме. Но к «Джоконде» варвары, танцующие под гармошку так, что стены их утлого дворца ходят ходуном, относятся с особым пиететом. Стрезва нежно гладят полиэтиленовую пленку, которой закрыт холст, а спьяну лапают «Лизину» грудь, прижимают портрет к причинным местам, заходясь в экстазе.
Чем дальше катится спектакль, тем яснее, что очертания и гримасы актеров, наряженных в короткие бархатные юбочки, напяленные поверх старых треников, и в аляповатые цветные береты, подсмотрены у персонажей Босха и Брейгеля. Но если на картинах жутковатые уродцы копошатся на фоне божественно красивых пейзажей, то в спектакле глаз может отдохнуть разве что на «Моне Лизе». Здесь похожий на пэтэушника Клавдий (Антон Макушин) начинает свой первый монолог, сидя в ванне в окружении людей-псов, высунувших от подобострастья языки и произносящих заклинания в сторону душа (и вода начинает-таки литься). Вот Офелия в исполнении Василины Маковцевой — она похожа на грустную обезьянку, некстати задумавшуюся о смысле бытия. Тощая, прижимающая к себе живую мышку (подарок принца), она сама кажется загнанным зверьком.
Единственный человек среди стада полуобезьян — принц Гамлет (пластичный и тонкий Олег Ягодин), за что, собственно, его и убивают. Да еще тень его убитого отца — в этой роли является сам Николай Коляда, одетый в шотландскую юбку, рокерскую футболку, с белыми пушистыми крылышками и нимбом над головой. Он выходит на сцену на первом же монологе сына, нежно оглаживает висящих по стенам «Мишек в лесу», подымает глаза кверху и беззвучно ругается с кем-то невидимым.
Собственно, только этой паре исполнителей удается едко высмеять псевдоклассический пафос, а вместе с ним и весь наш академический театр, против рутины и мертвечины которого борется драматург и режиссер Коляда. Со всеми же остальными актерами происходит досадное превращение: когда они упоенно танцуют или играют в обезьяньи игры — посыл спектакля понятен, и впечатление создается довольно сильное, хоть и однообразное. Но едва открывают рот, выясняется, что классический текст звучит в их устах так же фальшиво и приблизительно, как и в любом среднестатистическом театре.
фото: пресс-служба ТЦ «На Страстном»
