Ничего святого не нашел Валерий Фокин в шекспировском «Гамлете» — Александринский театр привез в Москву главную пьесу мирового репертуара, поставленную самым радикальным образом.
Акцент на политические междоусобицы, вместо рефлексии главного героя, потребовал кардинального слома языковой структуры трагедии. Драматург Вадим Леванов объединил несколько переводов Шекспира (Лозинский, Полевой, Пастернак и др.), выпотрошив текст до жесткого основания и приправив его жаргонными словечками. Пятиактная пьеса идет на сцене всего полтора часа, и все это время главную интригу раскручивают, не отвлекаясь на лирику.
«Не надо прикалываться, парень, скорее ты приперся на свадьбу моей матери», — совсем не елизаветинский базар нового Гамлета вполне соответствует его сути. Никчемный, безголовый, погруженный в алкогольное или наркотическое забытье, он ненароком делает ребенка Офелии и так же случайно становится главным действующим лицом закулисных интриг датского двора.
Этот самый двор, кстати, отдельное действующее лицо в постановке. Декорации Боровского масштабны и основательны. Перед зрителем — перевернутый мир, еще один театр, который есть изнанка королевства, ее закулисье. На сцене выстроен железный помост, повернутый тыльной стороной к залу. Между металлических реек, на хорошо просматриваемом лестничном марше и вершится судьба. По бокам сцены вырыты две черные ямы-могилы. В них исчезают объедки с праздничного стола, могильщики, утопившаяся Офелия, череп Йорика, труп заколотого Полония… Оттуда же они все появляются вновь. Могилы эти символизируют власть, саму себя пожирающую и самовоспроизводящуюся.
Из них же выпрыгивают навстречу зрителю Розенкранц и Гильденстерн. Эти двое из ларца здесь — бдительная и исполнительная вип-охрана. Они на четыре счета раздевают датского принца, обливают холодной водой, переодевают в парадное и доставляют на положенное ему место за длинным королевским столом. А потом они же по приказу Гертруды соображают тень отца Гамлета. Розенкранц шепчет что-то устрашающее в глиняный сосуд, а Гильденстерн шумит железным листом с крыши. Да, да. И гений, и злодейство в постановке Фокина — это Гертруда. Она заказывает собственного сына. Ей горько сознавать никчемность отпрыска, но еще горше — слабость датского королевства.
Гамлет при таком раскладе — не противник судьбы, он — борец с системой… Пусть и хлипкий, истеричный, безумный, но все же на что-то решающийся. Даже если это что-то — нелепый балаган, вроде того, что устраивают, по просьбе принца, актеры, переодевшись в ослов.
В финале, согласно сюжету, трагический безумец умрет, и его труп прикажут убрать поскорее вместе с трупами побежденной матери, Клавдия, Лаэрта. И выяснится, что, несмотря на все интриги, норвежский наследник, сторонний наблюдатель этой истории — Фортинбрас победил.
В своей версии «Гамлета» Фокин зашел к власти с тыла, поставив перед зрителем зеркало. И отражение, судя по всему, не понравилось. Сегодняшнее общество, как фокинский никчемный Гамлет, живет, ни во что не вдумываясь и не вглядываясь, а когда очнется, без сомнения, опоздает к развязке.
фото: www.vedomosti.ru
