Из первой в истории «Сатирикона» постановки по русской классике Райкин сделал художественную акцию: «Сатирикон» впервые припадает к «истокам» и «выторговывает» для себя новый облик. Пять лет назад русская классика в афише этого театра выглядела бы вызывающе – едва ли не как Вагнер в иерусалимской филармонии. Обходя хрестоматийные тексты, Райкин оберегал «Сатирикон» от рутины, скуки, обвинений в экстремизме и святотатстве. На премьере «Доходного места» оказалось, что эта позиция скрывала лукавое кокетство, и не так уж сильно боялся режиссер «служителей заповедника», которые будут отстреливать, если в его Островском что-то получится неверным.
Натура худрука «Сатирикона» борческая и в хорошем смысле злая, честолюбивая – Райкин всегда ищет крепкую стену, до которой стоит достучаться. Выдумывая самому себе конфликты, он – как настоящий человек театра – реализуется только в системе противоречий. Райкин ждал момента и не преминул им тут же воспользоваться. «Доходное место» вышло на пике «сатириконовской» славы.
Не церемонясь с Островским, как повар не церемонится с неощипанным гусем, Райкин расширил границы понимания мира главного русского драматурга. Никакой избыточной театральности, никаких пестрых костюмов, громкой музыки и широких актерских жестов. Скупой черно-белый колорит, вневременная одежда, минимум мебели и горячая эмоциональная игра целого десятка сильных актеров. Так, строго и деловито, в Европе сегодня ставят Мольера – напрочь забывая о манерах и нравах XVIII века, своими словами пересказывая житейские истории. Легко, непринужденно и непременно остро, «с приправами».
«Сатирикон» доказал, что Островского можно ставить, не надевая на актрис сарафаны и не заставляя румяных купчиков отплясывать камаринскую. Что классика оживает на сцене не там, где ею дорожат и сдувают с нее пыль, а где отогревают замерзшие слова, как приемные родители отогревают сирот. Благодарный зритель «Доходного места», «прикованный» вниманием к сцене, боясь пропустить слова, вспоминает о старом театре, который был исповедальным и умным, помогал выживать и самоопределяться.
В городской чиновничьей пьесе Островского есть мафиозная верхушка, гребущая взятки, и молодой герой Жадов, не растерявший «правильных» воззрений на мир и чересчур сильно надеющийся на то, что трудом сможет добиться денег, счастья и славы. Жизнь быстро «ломает» идеалиста, и он с позором идет просить у дядюшки Вышневского, крестного отца бюрократии, доходного места.
Есть особая смелость в том, чтобы поставить «Доходное место» в тот момент, когда нравы публики таковы, что сочувствовать она будет скорее Вышневскому. «Этот щенок просто жизни не знает», – вертится в головах зрителей и даже срывается с некоторых губ.
Жадов проигрывает схватку, но его энергия несогласия пробивает брешь в системе. Денис Суханов играет Жадова куражистым человеком, вечно молодым, вечно пьяным, даже пошатывающимся от кипучей энергии, которую некуда разрядить. Его желтый плащ в окружении черных чиновничьих костюмов раздражает и напоминает о чем-то глубоко инфантильном в фигуре Жадова. Это сложная личность: когда он смотрит на пирующих в ресторане взяточников, в его взгляде презрение смешивается с завистью, а любопытство – с чувством ужаса.
«Доходное место» не учит жизни и не устраивает нравственный суд над залом, это мудрое рассуждение о строении мира. Новые люди в желтых плащах приносят весеннюю веру в оздоровление.
