.jpg)
Спектакль квебекского театра «Трезубец» (Theatre du Trident) по чеховским «Сестрам» был поставлен еще 8 лет назад. Франкоязычная критика захлебывалась от восторга, живописуя вдохновенное скрещение ливанской, канадской и русской культуры в постановке Муавада. Вчера вечером в небывало душном Театре имени Пушкина и московская публика получила свою порцию впечатлений, слегка оплывших на жаре, но несомненно сильных.
Чехова, как известно, как быстро ни играй — меньше трех часов не получится. Однако Важди Муавад сделал ход антрактом, устранив его как ненужный аппендикс. В результате — рекордные два сорок, allegro, без лишних проволочек. На месте никто не сидит, все философствования — на ходу, все драмы — в промежутках между заливистым хохотом Тузенбаха и общими танцами до упаду. Чтобы зритель не заскучал над длинными монологами, Муавад всячески отвлекает его от слов. То Ирина увлеченно шлифует деревяшку, заглушая голос Ольги, то герои вовсе убегают за сцену, а то — из зала извлекается «подсадная утка» и добрую четверть часа веселит публику, пока персонажи бубнят свое. Страсти, которые волнуют Муавада, кипят помимо слов — в полном соответствии с хрестоматийным чеховским «люди обедают». Чего стоит одна только пара Маша — Вершинин, одна только сцена, в которой этот статный великан входит с крошечной в его объятиях женщиной на руках, соединенные в единое и, кажется, нерасторжимое целое.
Сценический язык заокеанского любимца театральной Европы (который, к слову сказать, в прошлом году возглавлял Авиньонский фестиваль) предельно ясен. И если доктор Чебутыкин на протяжении спектакля развозит по стенам разноцветную красочку, то понятно, что она будет желто-зеленой по весне, белой зимой, траурно черной в финале. И не миновать доктору-душегубу омовения рук в красном, цвета третьего «погорелого» акта пигменте. А если выпускать на сцену пошлую Наташу, то и пояс у нее будет по-настоящему противным, и целлюлит на коротеньких ручках, и вся она — воплощение мещанского зла. Разгадывать нечего, оттого необычность спектакля вызывает приятное ощущение игры, а не полубезумного священнодействия, как любят некоторые. Здесь допустимы и легкомысленное хулиганство, и диско-пауза под бессмертных Ottawan.
В интерпретации чеховских персонажей, какими их видит Важди Муавад, нет ничего революционного, разве что играют все непривычно хорошо. И сестер только заявляют публике по-авангардному — в спецодежде: одна пилит, одна красит, одна пытается что-то сказать. В финале они соединяются в классическом тройном объятии — по ремарке. Ольга, Маша и Ирина существуют в качестве трехглавой гидры женского несчастья — одинокие, разлученные, безответно любимые. Они тоскуют не по труде, а по свободе и счастью, куда в конце спектакля прорубают себе дорогу из душного, серого и в конец захламленного Наташей дома.
