– Вячеслав, с каким настроением вы едете в столицу?
– Если честно, с ностальгией. У москвичей разгульная, открытая и теплая реакция. Поверьте, по миру ходят легенды о московской публике. Я время от времени занимаю в спектакле человек 30–40, и все они мне позвонили и попросились в Москву. Попытки вернуться к российской аудитории я делаю постоянно. Слово «возврат» здесь уместно. Потому что 2–3 спектакля в России за последние 10 лет – это неправильно. Особенно если учитывать 120 спектаклей в Париже, 300 в Лондоне, более ста в Канаде и Австралии. Это первая попытка сделать первый большой тур по современной России. Правда, предвижу вместе с огромным количеством удовольствия огромное количество проблем. Однажды после российских гастролей мне несколько месяцев не могли вернуть декорации из-за проблем с таможней.
– Где вы теперь живете?
– В данный момент я живу в домике на колесах. Первый раз делаю спектакль в огромном шапито в Мюнхене. По этому случаю мне предоставили старинный домик, построенный примерно 130–150 лет назад. Здесь что-то про цирк Саразани написано. Видимо, здесь жили Саразани – знаменитая немецкая цирковая семья. Замечательно стучит дождь по крыше. Жалко, что не снег. А вообще я хочу покончить со своим цыганским прошлым и получить максимальную выгоду от оседлой жизни. Заканчиваю под Парижем строительство театрального центра, идет процесс создания такого же в центре Москвы, и на 30 процентов это уже сделано.
В центре Парижа мы установим деревянную дверь с адресом. Зрители будут входить в нее, за ней их будут сажать в автобус и вести ко мне домой. Это 20 минут от Парижа. У ворот актеры их будут прогонять домой. Далее, за воротами, начнется бесконечная вереница сцен в саду фантазий. Это несколько гектаров земли вдоль реки, где будут выстроены амфитеатры, фантастические природные насаждения, подводные подсветки, выброшенные на берег шхуны, паровозы в тупике. Некая реальность из фильмов Тарковского.
Мой театральный центр находится в деревне, где летают цапли и ползают бобры. Будет комната воспоминаний и комната ностальгии. В комнате детских фантазий у каждого посетителя будет своя дверка, и вещи внутри будут выше людей. Сегодня меня интересуют только такие паратеатральные проекты. В Москве будет примерно такой же сумасшедший проект.
– Как часто вы бываете в России?
– От события к событию. Как только вижу, что здесь можно сделать что-то красивое, я тут же прискакиваю. Это случается примерно раз в полгода.
– Как вы теперь, по прошествии времени, оцениваете вашу программу уличных театров в Москве. Ожидали большего или меньшего эффекта?
– Мои расчеты оказались заниженными. Я не мог предвидеть, что реализуется 90 процентов задуманного. В лучшем случае рассчитывал на 50-процентную результативность. Этот праздник останется в памяти тысячи москвичей. Олимпиада затмила все ближайшие события – даже в моей жизни. Это был такой громогласный и скорый лайнер, рядом с которым все остальное – лиричные, но весьма утлые лодочки. Все вместе мы доказали, что карнавал – это суперсовременная идея, а не консервативное традиционное действо. Карнавал нужен современному человеку. Нам не все удалось с точки зрения организации карнавального зрителя. Чтобы найти формулу взаимодействия, нужно в Москве из года в год проводить карнавалы. В сад «Эрмитаж» каждый день сквозь дыры в заборе просачивались зрители, прилетали птичками с соседних домов, подлезали ужами под воротами. Мы не имели денег, чтобы поставить трибуны на Тверской, поэтому очень мало людей смогли посмотреть Парад. Часть зрителей прорвала оцепление и смяла существенную часть шествия. Но такая стихийная реакция естественна. Артисты, привыкшие работать в толще толпы, не должны быть оторванными от публики.
– Вы не видите парадокса в том, что ваши клоуны на долгие годы спровоцировали моду на театр в столице?
– Это все равно что стряхнуть пыль. Когда хозяйка ждет гостей, она открывает окна, встряхивает подушки, моет пол, развешивает цветочные гирлянды. Мы все делали для грандиозного городского праздника, чтобы потом это чувство сохранить надолго. Олимпиада заново открыла обыденные, привычные вещи. Вдруг пришел театр неузнаваемый, сюрреалистический, инопланетный. Клоуны ведь все время задают детские вопросы. А действительно ли надо выходить в дверь? А действительно ли зимой холодно? А правда ли, что если смотреть наверх, то непременно споткнешься? На Олимпиаде клоуны задали целую кучу таких вопросов. И встряхнули перину театра.
– Правда ли, что вы хотите в Москве повторить фестиваль «Бабы-дуры», где соберете знаменитых клоунесс мира?
– Давний фестиваль в Петербурге был эскизом. Женщины тогда задали вопрос: а почему только красота является нашей силой? У них есть многое другое. Трактористки и летчицы доказали, что среди женщин есть умные и смелые. Теперь они докажут, что бывают женщины и сумасшедшими, хотя об этом догадывались многие. Когда бабы-дуры «сбиваются в стаи», возникает особый мир, который даже мужчинам бывает трудно вынести. У меня сейчас есть реальные шансы провести этот «слет» в Москве в 2004 году.
– Скептики непременно скажут: Полунин привозит в Москву спектакль десятилетней давности, и мы увидим Полунина привычного…
– Я буду играть свой спектакль до той поры, пока мне самому интересно наблюдать за своим персонажем. Потом в клоунаде появляются свои «лебединые озера». Не все же балеринам прыгать во время каждого путча! Классика не должна исчезать со сцены.
– Идея снега в «Снежном шоу» – это символ снежной и нежной России. Как воспринимают снег там, где снега никогда не видели?
– На Гавайях, в Гонолулу, только взрослые по фильмам еще кое-что помнили. Они искренне не понимали, что это скрипит под ногами, когда актер шагает по сцене. Снег на Гавайях – это как Шахерезада в Якутии. Дважды в Гонолулу мы заставали Новый год, и нам приходилось наряжать пальмы и праздновать под храп дельфинов.
– Спектакль был придуман в 1993 году в Царском Селе. Что в нем осталось от этого чудного городка?
– Настроение. Половина силы спектакля пришла из этого места. Пушкин не случайно выбрал себе место учебы. Туда точно смотрит дырка из космоса. Это, наверное, было самое счастливое время в моей жизни: слиться с гармонией Екатерининского парка. Мы там собирали грибы и тут же сочиняли сцены для «Снежного шоу».
– Обычно в конце спектакля вы пускаете огромное количество шаров в зал, и размягченные зрители играют с ними, как дети.
– Шары – моя визитная карточка. Это образ Вселенной – гармоничной и хаотичной одновременно. Шары будут и в Москве.
– Приготовили ли вы специальный номер для московской публики?
– Конечно. Ради эксклюзива я пригласил десять моих любимых клоунов. То, что они будут вытворять, легче увидеть, чем рассказать.
– В России сегодня работает очень много клоунов, которые нещадно эксплуатируют вашу образность.
– За 25 лет существования «Лицедеев» сменилось три поколения артистов. В самом начале мы занимались эксцентрической пантомимой. Потом был промежуток, когда мы перепробовали все: современный балет, абсурдный театр, фантасмагории, метод Ежи Гротовского. Потом мне показалось, что без персонажей, без судеб в театре невозможно, и возникло искусство поэтической клоунады, на которое меня спровоцировали Енгибаров и чех Поливка. И это был классический период «Лицедеев» с Асисяем и его телефонами. После 1992 года я занялся магической, метафизической, трагической клоунадой.
Самые активные ребята из нашей команды сегодня создали свои крупные проекты: Антон Адасинский, Леонид Лейкин и Валерий Кефт, Николай Терентьев, Сергей Шашелев, Юрий Делиев, Анвар Либабов, Виктор Соловьев. Все они доказали, что у всех нас была мощнейшая клоунская школа. Лучший цирк мира – Цирк дю Солей – чаще всего берет во все свои программы именно моих учеников.
Мне не нравится, что сегодня существует команда, которая использует имя «Лицедеев». Я человек мягкий и всегда надеюсь, что сознание людей обычно приводит их к правильным решениям. Поэтому я не очень активно высказываю свое недовольство по этому поводу. Если человек хочет доказать, что он самостоятелен (а именно поэтому разошлись «Лицедеи»), значит, нужно иметь свое имя и свой стиль. Пока я вижу, что они откатились к первому этапу – эксцентричной пантомиме – и застряли на ней.
– Кажется ли вам закономерным, что в последнее время драматический театр сливается с клоунадой?
– Театр устал поспевать за толпой, заполняющей залы. Он становится все более и более общедоступным, переставая быть местом для кучки избранных. Вместе с толпой приходят и ее инструменты воздействия: гротеск, абсурд, клоунада. Пришло время это осознать. Сегодня клоуны ходят по улицам в виде панков: посмотрите, как много на улицах экстравагантно одетых людей! Клоунада становится ежедневным языком общения.
Автор выражает благодарность Наталье Табачниковой за помощь в организации этого интервью.
