Непросто достать билет на балет в Большой, еще сложнее ­– на «Щелкунчик» и почти невозможно – на предновогодний «Щелкунчик», в котором по уже сложившейся традиции танцует Николай Цискаридзе, премьер ГАБТа.

– Да, можно сказать, я сам являюсь новогодним подарком. Начиная с 1995 года, 31 декабря танцую в Москве «Щелкунчика». Новогодние спектакли проходят всегда интересно и как-то быстро: у всех праздничное настроение, все спешат домой. Артисты часто хохмят на сцене. Солисты этого себе позволить, правда, не могут. А вот остальные похихикивают...

– А как у вас проходят новогодние праздники?

– Никак, вообще никак. Я работаю. Я человек, который работает. По гороскопам я Бык и Козерог. У меня не бывает праздников. Если есть время, занимаюсь уборкой или читаю. Все время надо куда-то бежать, надо что-то делать...

– Не обидно, что Новый год и день рождения в один день, точнее, в одну ночь?

– Нет, не обидно. Я не очень люблю праздники и застолья. Разве что для того, чтобы поесть.

– И что обычно бывает на вашем новогоднем столе?

– Пирог с маком. Моя тетя всегда печет огромный пирог, и мака там очень много! А в детстве, помню, на стол подавали жареного поросенка. И мне это очень нравилось: он был хорошенький, маленький, и хвостик у него был такой завитой! Есть я его не любил, а вот смотреть на него, запеченного, обожал.

– А елку наряжаете?

– Да, всегда покупаю живую елку с себя ростом.

– А что делаете, когда бьют куранты?

– Записываю желание на бумажке и сжигаю.

– Какой новогодний подарок запомнился вам больше всего?

– Спектакль в Opera de Paris. Этот подарок мне преподнесла судьба в прошлом году: 31 декабря я танцевал в Париже совсем не новогоднюю «Баядерку». Это было как будто во сне, как будто не со мной все происходило...

– Вы в Париже и день рождения отметили?

– Да, директриса балетной труппы Opera Брижит Лефевр пригласила меня к себе домой и устроила праздник. Там была очень смешная ситуация, я такое видел только в кино. Мне вынесли большой торт бизе, посыпанный сахарной пудрой, украшенный двадцатью восемью зажженными свечами. Погасили свет и начали петь «Happy Birthday To You» на французском. Я спросил, что мне надо делать. Говорят, надо задуть все свечки на одном выдохе: видимо, думали, что я не смогу. Я набрал воздуха и дунул: все свечки погасли. Торт держал в руках хозяин дома, одетый в дорогой костюм-тройку. И когда включили свет, то он весь – и лицо, и костюм – был в сахарной пудре. Все смеялись, а мне было очень стыдно!

– И часто с вами происходят такие истории?

– Моя жизнь – сплошной анекдот. Как-то в «Щелкунчике» Машу танцевала Нина Капцова, и у нее в адажио развязалась ленточка на туфле. Я ей сказал, чтобы она бежала за кулисы и завязала, а сам дотанцовывал за двоих. В записи это выглядело очень забавно. А однажды я нечаянно наступил на хвост обезьяне в «Дочери фараона», и он оторвался. Еще я как-то вылетел в «Видении розы» из окна и ударился пяткой о раму. «Видение» было с грохотом!

– Многие танцовщики говорят, что, когда они падают на сцене, им бывает смешно. Вам тоже?

– Смотря как упадешь. Есть падения очень неприятные, а есть действительно смешные, прямо для программы «Сам себе режиссер».

– А какие эмоции вам легче всего передавать в танце?

– Проще всего станцевать злость. Ничего особенного не надо делать: бровки домиком и демонический взгляд. Ангел с виду, демон внутри... Нужно просто немножко побыть самим собой, вот и все.

– А в жизни, когда вас что-то сильно огорчает, вы это тоже выражаете в движении?

– Нет, за 19 лет, которые я занимаюсь балетом, я так надвигался, что мне достаточно.

– И танцевать от радости не хочется?

– Ну, иногда, подпрыгивать начинаю от счастья.

– Каждый раз после спектакля вам дарят много цветов с открытками, записками. Что вы с ними делаете?

– Цветы расставляю по вазам и стараюсь подольше сохранить, а записки и открытки прячу, раскладываю по таким большим пакетам....

– Вы их перечитываете?

– Нет, может быть, когда-нибудь, когда буду стареньким, я буду сидеть в кресле-качалке у камина, читать, плакать и сжигать свою молодость...

– Если бы вам пришлось писать свою характеристику, что бы там было написано?

– «Гений». Точка. Все (хохочет). Я очень люблю начало фильма «Смешная девчонка»: титры, Барбра Стрейзанд долго-долго куда-то идет. Титры заканчиваются – она входит в театр. Полумрак, висит огромное зеркало, она смотрит в него и говорит: «Привет, красотка!»

– Тогда вы, наверное, согласитесь с тезисом, что нужно любить себя настолько сильно, чтобы тебя полюбили другие?

– Да. Конечно. Рудольф Нуреев еще сказал, что нужно жениться на самом себе!

– И что вы говорите себе, дорогому, по утрам?

– «Как я хочу работать! Боже, как я люблю это дело, я люблю потеть и напрягаться!» Это уже  Морис Бежар.

– Новогодняя ночь, работа закончена… Как вы отмечаете свои праздники?

– После спектакля приезжаю домой, приходят гости. У меня обычно большие застолья. Раньше мы с мамой жили в коммуналке, но и тогда у нас собирались человек пятнадцать. Было весело. Хотя я не очень люблю день рождения и Новый год. Годы-то прибавляются. Для обычного человека это нормально, а для артиста балета немножко неприятно. К сожалению, с появлением цифры 30 ты уже должен задуматься о вечном...

– Раньше-то наоборот, наверное, хотелось вырасти?

– Никогда я не хотел вырасти. Никогда! У меня было феноменально счастливое детство, огражденное от всех забот. Меня не мучили никакими кружками, секциями. Я сидел дома, играл, сколько хотел. Мне никогда не было скучно, много игрушек, книг и мне всегда было чем заняться. И я был уверен, что стану тем, кем хочу. Когда оканчивал училище, мой педагог Петр Антонович Пестов очень отговаривал меня от Большого театра, объяснял, что там все места заняты, что там преемственность, родственники и мне ничто не светит.

Но я с первых шагов был абсолютно уверен, что стану премьером Большого театра. Если бы этой уверенности во мне не было, ничего бы не вышло. Я просто знал, что иначе быть не может. И шел напролом. Но это из-за неопытности и детского максимализма. Сейчас во мне этого уже нет.