– Алла Сергеевна, как возникла идея этого концерта?
– Алексей Пузаков, руководитель хора, предложил мне участвовать в этой работе. Я уже записывала стихи для его хора. Алексей очень милый человек, и поскольку инициатива исходила от него, я откликнулась. Я сама не проявляю активности. Никогда. Если мне нравится что-то из того, что предложено, откликаюсь.
– Стихотворения вы выбрали сами?
– Да, конечно. Я буду читать Пастернака, Ахматову, Бродского, Пушкина. Сначала мы хотели сделать подборку рождественских стихов, но потом расширили программу. Мне хотелось, чтобы стихи, во-первых, не были у зрителей на слуху, и, во-вторых, их ритм не должен быть однообразным. Я их не разыгрываю по-актерски, а читаю, исходя из ритма и внутренней музыки, заложенной в стихе. И подбираю так, чтобы возникло симфоническое звучание темы. А тема у меня всегда метафизическая. Я не люблю смотреть на ползучий реализм и быт в театре.
– Скажите, существуют какие-то параллели между Серебряным веком и нашим временем?
– Нет. Я бы скорее сравнила нынешнее время с 60-ми годами XIX века. Тогда театр, литература и искусство оказались на перепутье: что было – прошло, что будет – неизвестно. Мы сейчас тоже стоим на перепутье.
– Это трагическое ощущение?
– Сейчас у людей совсем другое восприятие мира. Трагедия дает энергетику и творческий импульс. Сейчас – апатия, люди потеряли ориентиры. Мы ушли от коллективного сознания, когда все за нас решало государство. Нужно как-то выкарабкиваться самому, но у многих для этого не хватает энергии и умения анализировать.
– Ваша жизнь за последние годы изменилась?
– Совсем не изменилась. Ни внутренне, ни внешне. Потому что я всегда была на обочине. Только сейчас я понимаю, какие катаклизмы и вихри иногда возникали в Театре на Таганке. Но они меня не касались. Я их просто не видела. Приходила в театр, играла, репетировала и уходила. Жизнь на обочине приучила меня к самостоятельности в жизни и в искусстве.
– После ухода с Таганки ваши отношения с Юрием Любимовым остались прежними?
– Мы расстались очень мирно. Я ушла из театра, когда его не было в Москве. Театр был бесхозным, мои основные спектакли – «Электра», «Пир во время чумы», «Три сестры» – играли на Новой сцене, а ее забрал Губенко. У меня осталась только маленькая роль в «Преступлении и наказании». На Таганке появились какие-то ужасающие зрители, и я перестала выходить на сцену. То брала бюллетень, то куда-то уезжала. И не получала зарплаты. Но актеры – злые дети. Они пришли к директору и заявили: пусть Демидова или выходит на сцену, или уходит из театра. Директор вызвал меня, рассказал об этом и спросил: «Хотите знать, кто это сказал?» Я спросила: «Зачем?» И подала заявление об уходе. Сейчас мы часто встречаемся с Любимовым на театральном фестивале в Дельфах. Иногда сидим за одним столом за ужином. Юрий Петрович очень изменился. Стал мягче, добрее, мудрее.
– Вы могли бы вернуться на Таганку?
– У меня уже нет желания туда идти. Мне кажется, что Любимову надо работать с молодыми актерами. Он прекрасно использует энергию молодых людей. И ему нужно абсолютное послушание.
– Вы играли с Высоцким в «Гамлете» и «Вишневом саде». Он был хорошим партнером?
– С ним было очень легко работать. Это сейчас Высоцкий – недосягаемая высота, миф. Кстати, Высота – это его прозвище, мы его в театре только так и звали. В конце 60-х я много снималась, была известной актрисой, и, когда мы начали репетировать «Гамлета», Высоцкий относился ко мне с большим пиететом. В последние годы его жизни мы репетировали пьесу Уильямса «Крик», где он был режиссером и моим партнером.
– Вы были друзьями?
– Нет, ему нужно было служить, особенно в последние годы. А я этого не умею.
– Что значит «служить»?
– Быть в его жизни, пить вместе с ним. Зачем? Но у нас были очень хорошие отношения. Как-то на репетиции «Гамлета» Любимов сказал мне что-то очень оскорбительное. Я повернулась и пошла из театра. Высоцкий схватил меня за руку и стал что-то говорить Любимову. Нас сфотографировали. Прекрасно помню эту фотографию: я хочу уйти, Высоцкий держит меня за руку и что-то доказывает Любимову. Потом я ее кому-то отдала, и она потерялась.
– Приглашение сниматься в фильме Андрея Тарковского «Зеркало» было для вас неожиданным?
– Знаете, интервьюеры чаще всего спрашивают о том, что давно прошло. Поэтому я не люблю давать интервью. Что сейчас о «Зеркале» говорить? Тем более что я об этом все написала. В моей книге есть целая глава о Тарковском. О том, как давно мы хотели вместе работать, как он приглашал меня сыграть дурочку в «Андрее Рублеве», а я отказалась.
– Как вы начали писать книги?
– Первая появилась спонтанно. Интервьюеры все время задавали мне одни и те же вопросы. Я так и составила книгу: интервью, вопросы, ответы и то, что я на самом деле про это думаю. Чтобы больше таких вопросов не задавали.
– Вы пишете на компьютере?
– Нет, ручкой на листе бумаги. На компьютере текст только набирают. Сейчас одна из рукописей лежит в издательстве «ЭКСМО». Это актерский комментарий к «Поэме без героя». Набоков написал комментарий к «Евгению Онегину» как переводчик, раскрывая подробности быта онегинского времени. А мне, чисто по-актерски, было любопытно, какие фигуры стоят за строками Ахматовой. Это же огромный пласт культуры – с 1913 года до смерти Ахматовой в 1956 году.
– Как называется ваша книга?
– Пока еще никак. Я предложила несколько вариантов, не знаю, какой выберут. В названии обязательно будет слово «зеркало». Это опорные, ключевые слова в ахматовской поэзии: «тень», «эхо» и «зеркало». В «Поэме без героя» в зеркале отражается не один человек, за ним множество отражений. Мне было интересно разматывать этот клубок.
– Несколько лет назад вы сыграли в спектакле Анатолия Васильева «Дон Жуан, или Каменный гость и другие стихи». Правда ли, что этому режиссеру не нужны актерские индивидуальности?
– Скорее наоборот. Чем ярче режиссерское видение, тем выше должен быть профессиональный уровень актеров, иначе идея не дойдет до зрителя. Недавно Васильев сделал замечательный спектакль «Медея- Материал» с французской актрисой Валери Древиль. Мне кажется, ему нужно работать с большими актерами. Но он репетирует очень медленно, долго, и я хорошо понимаю почему. Васильев ставит сложнейшую задачу: «Пойди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что». Легче всего сыграть то, что ты уже знаешь, поставить спектакль с помощью приемов, которыми давно владеешь. Но очень трудно найти неведомое. Анатолий Александрович – один из немногих, кто стучится в эту закрытую дверь. Поэтому, с одной стороны, работать с ним очень хочется, а с другой, времени жаль.
– Он не кричит на актеров?
– Нет. На меня никогда никто не кричал. Только один раз я стала свидетелем того, как на съемочной площадке кричали и режиссер, и артисты. Во время работы над картиной «6 июля», где я играла революционерку Спиридонову, снимали заседание эсеров. У членов этой партии должны быть интеллигентные лица, и на роль эсеров пригласили самых разных людей. Среди них было несколько писателей и юмористов. У режиссера картины Юлия Карасика взрывной характер. Что-то не ладилось, он вдруг трахнул стулом о пол так, что стул разлетелся, и крикнул: «Я ухожу из павильона!» Повернулся и пошел. И тут мои эсеры, не выдержав нервного напряжения, один за другим стали повторять этот жест и кричать: «Я ухожу из павильона! Я ухожу из павильона!» И все пошли за ним гуськом... Если говорить серьезно, в работе я допускаю все. Здесь нет обид, и отношения между партнерами могут быть очень жесткими.
– Вы все реже выступаете в Москве.
– Театр сейчас вообще не играет той роли, которую он играл раньше. Да и публика собирается совершенно другая. В 60 – 70-х годах театр, особенно Таганка, формировал общественное мнение и прочищал мозги даже интеллигенции. А теперь публика хочет развлечься. Я обратила внимание, что у наших зрителей абсолютно детское восприятие театра: они смотрят только на того актера, который говорит.
– У вас есть любимые места в Москве?
– Я родилась на Балчуге, там моя школа и там до двадцати с лишним лет был мой ареал обитания. Оттуда ходила через Красную площадь в университет на Моховую. Мое любимое место – Москва в пределах Бульварного кольца.
– Вы любите ходить пешком?
– Сейчас нет. А раньше любила, но не в Москве. Приехав куда-нибудь, бросала чемоданы в гостинице и выходила в незнакомый город. Один раз в Салониках заблудилась и не могла найти дорогу обратно. Сейчас меня почти не трогают внешние впечатления. В Москве тоже стараюсь лишний раз не выходить. Остаюсь дома и читаю, лежа на диване.
– Есть ли люди, с мнением которых вы очень считаетесь?
– Есть люди, мнением которых я очень дорожу, но я с ними не общаюсь, поэтому не могу спросить у них, что мне делать.
– От чего зависит, согласитесь вы принять участие в каком-нибудь проекте или нет?
– Я плыву по течению. Иногда отказываюсь от многих предложений. Может быть, зря. Но очень трудно начинать новую работу. Сначала нужно идти в неведомое, а это очень мучительное ощущение. Потом играть, отдавая свою энергию, – это еще труднее. Я же не мазохистка, поэтому стараюсь себя как-то от этого защитить. Но когда у меня хорошее настроение, светит солнышко, ничего не болит и какой-нибудь хороший человек что-нибудь предложит, я вдруг соглашаюсь, к удивлению домашних. Почему? Да просто солнышко светит...
На этой неделе вы увидите Аллу Демидову 14 декабря в Большом зале консерватории в концерте «Лествица»
