Не с вешалки начинался МХАТ, а с Омона. Но не с того ОМОНа, которым нынче пугают маленьких детей. Шарль Омон, французик из Алжира, держал на этом месте кафешантан. Место было веселое, считалось, что успешное выступление здесь открывает дорогу на эстрады всей России. Но недолог был век «вертепа разврата», как назвал его позже Станиславский. Серия статей в газете «Русское слово» («О безнравственной деятельности Омона», «О необходимости закрытия театра Омона») – и лавочку прикрыли.
Еще раньше здесь жил Владимир Одоевский, «архивный юноша», «русский Фауст» и один из любимых писателей архитектора Федора Шехтеля. В этом доме обитала кузина Грибоедова Софья Алексеевна Римская-Корсакова, которую литературоведы дружно считают прототипом главной героини «Горя от ума». Потом «Фамусовы» продали дом купцу Лианозову, он и решил в 1882 году перестроить его под театр.
Архитектор Михаил Чичагов (чей отец вместе с Тоном строил Большой Кремлевский дворец, а брат – Думу) сделал зрительный зал в три этажа, а на месте бывшего двора – сцену. Первым ее арендовал знаменитый антрепренер Федор Корш. Отыграл три сезона, всем страшно задолжал и съехал. В 1885 году сюда ступила нога великого мецената Саввы Мамонтова, и дом на три сезона стал обителью первой Русской частной оперы. «Русалка», «Фауст», дебют Собинова – все было хорошо, но вскоре труппа перебралась в другое место.
В 1901 году за перестройку здания под Художественный театр принимается Федор Шехтель. Труппа Станиславского и Немировича-Данченко играла уже три года, арендуя помещение в саду «Эрмитаж». И вот они сошлись: отцы-основатели, Шехтель и второй великий Савва – Морозов.
Привычного театра – с колоннами, бархатом и золотом – никто не хотел. Все понимали: должно быть что-то другое, и материализовать это должен был Шехтель. Он избрал простой принцип: театр – для актера. Ничто, никакие красоты не должны отвлекать зрителя от происходящего на сцене. Поэтому – минимум украшательств. Простые строгие стены, скромные кресла, полотняный занавес. При этом – масса технических наворотов. Вращающаяся сцена, которая тогда была редкостью даже за границей, хитроумнейшая механика под нею, оригинальный люк, позволявший как проваливаться, так и возноситься.
«Морозов, – вспоминал Станиславский, – сделал обратное тому, что делают всегда при постройке театров, в которых три четверти имеющихся средств ассигнуют на фойе и различные комнаты для зрителей, и лишь одну четверть на искусство актеров и монтаж сцены. Морозов, наоборот, не жалел денег на сцену, ее оборудование, а ту часть здания, которая предназначается для зрителя, отделал с чрезвычайной простотой».
Торопились страшно, уложились в три летних месяца. Шехтель давал указания рабочим, делая наброски углем по сырой еще стене. Морозов дневал и ночевал на стройке, отправив семью на курорт. 26 октября 1902 года театр открылся. Пресса была в восторге. «Вкус и простота подали друг другу руки и, призвав в подмогу щедрость мецената, сотворили шедевр» («Курьер»). «Печать мысли и вкуса лежит на всем. Все строго и стильно» («Московские ведомости»). «Было досадно, что не принято вызывать строителей. Их дело имело успех» («Московский листок»).
Единственное, что не успели сделать, – фасад. «В отделке театра, – радовался Станиславский, – не было допущено ни одного яркого и золотого пятна, чтобы без нужды не утомлять глаз зрителей и приберечь эффект ярких красок исключительно для декораций и обстановки сцены». Однако в проекте фасад был, и подразумевал ликвидацию пошленьких наличников, оставшихся от Чичагова, иначе остекленные окна и роскошное керамическое панно из переливающихся серо-коричневых изразцов, да еще с театральной маской наверху. То самое «яркое пятно», так претившее Станиславскому.
Отказ от этого решения объясняют банальной нехваткой средств. Но Савва Морозов денег на театр не жалел, уж кому как не купцу было понимать, что товар надо подавать лицом, а дом, соответственно, фасадом? Предположение, что шехтелевский вариант был неудачным, кажется весьма странным при гениальном решении интерьеров, которое сделал архитектор.
Говоря о МХАТе, каждый вспомнит парадную дверь с модерным узором, великолепные дверные ручки, голубкинского «Пловца» и, конечно, фонари. Они, собственно, и «замещают» фасад, что для Шехтеля вообще характерно.
Четыре года назад в Камергерском переулке создали пешеходную зону, «воздушное фойе» театра. Конечно, Шехтелю и в голову не могло прийти, что его фонари спрыгнут с фасада и пойдут хороводом по переулку. Точно так же он не догадывался, что небрежно набросанная им чайка превратится в большой символ большого театра. Птица-то красивая только на расстоянии...
Но в России ее полюбили.
Как отметят юбилей
100-летний юбилей здания Художественного театра в Камергерском переулке труппа, конечно же, хотела отметить 26 октября, в день рождения МХТ. Помешали гастроли: «Чайка» Олега Ефремова уехала на фестиваль в Салоники. Поэтому юбилей отметят 11 ноября. Утром на здании театра «Эрмитаж» в Каретном Ряду, приютившем труппу МХТ в первые годы ее существования, торжественно откроют мемориальную доску. Позже бодрым маршем пройдут до Камергерского переулка, и там вся труппа сфотографируется на фоне здания-юбиляра. К тому времени фасад будет отреставрирован. Вечером на основной сцене сыграют «Кабалу святош», спектакль классического мхатовского репертуара по пьесе Михаила Булгакова.
