– Олеся, ты очень меня удивила.
– Тем, что опоздала на пятнадцать минут?
– Нет. Я видела в Школе-студии МХАТ спектакль курса Авангарда Леонтьева «День рождения Смирновой». Неужели мымрочку из пьесы Петрушевской сыграла ты?
– Просто бальзам на душу! Хоть кто-то видел этот спектакль. Я всем журналистам говорю, что роль Смирновой – моя самая любимая, а ее никто не видел. Слушаю тебя и от радости становлюсь большой, толстой и красной. Мне повезло с этой ролью и с тем, что я училась у Леонтьева. Он суперпедагог! Но держал нас в очень жестких рамках. Все девушки на курсе должны были ходить на каблуках. Леонтьев воспитывал из нас леди: каблуки, прическа, легкая косметика.
– А говорят, что он не хотел тебя принимать…
– Он вообще всегда давал понять, что мне здесь делать нечего. Мы со знакомым пришли поступать в Школу-студию МХАТ. Приятель очень хотел там учиться, я пришла за компанию. Нас взяли вольнослушателями. Мы ни на что не надеялись, но ходили за Гариком по пятам и ныли: «Авангард Николаевич, берете нас?» Он отвечал: «Подумаю». Два месяца мы мотались без прав, но как-то поймали Леонтьева, усадили и в очередной раз показали свой отрывок. Потом сидели под дверью и подслушивали. Гарик нас брать не хотел, и тогда педагог курса Игорь Золотовицкий сказал: «Дайте испытательный срок, я сделаю из нее актрису». Так он все четыре года меня и воспитывал. Я очень ему благодарна. Но ужас был в том, что меня взяли, а моего друга нет! Я не могла ему в глаза посмотреть. Зато после школы Гарика я не боюсь ничего. Это было такое испытание на прочность! Когда я пришла в Театр Маяковского и Гончаров стучал палкой и кричал на кого-нибудь: «Где эта сволочь?», меня спрашивали: «Страшно?» «Это рай, ребята», – отвечала я.
– В Школе-студии у тебя было много ролей?
– Ролей было много, но педагоги мне часто говорили: «Ты, Судзиловская, постой в углу сцены, помолчи». Хорошо, что у меня к профессии никогда не было остервенелого отношения. Мои однокурсницы готовы были сожрать за роль. Я спокойнее относилась к происходящему.
– А говорят, что все красивые женщины – стервы.
– Может, я и стерва, но не в профессии. Спасибо родителям, так воспитали. Однажды Золотовицкий сказал: «Олеся, две недели голову не мыть. Найди какие-нибудь старые очки, будем играть пьесу Петрушевской «День рождения Смирновой». Я подчинилась, но когда увидела себя в зеркале, обомлела. Чудище! Все, думаю, я в таком виде не выйду на сцену! Наши мальчишки увидят – разлюбят. Я редко выхожу из дома без макияжа, а тут меня все заставили смыть. И я тут же вошла в роль этой несчастной страшненькой девочки – как в прорубь прыгнула. Как я благодарна Золотовицкому! Все шло откуда-то изнутри, не знаю, как объяснить. Я понимала его с полуслова, с полувзгляда. Эта роль – его изобретение. Потом Гарик смотрел спектакль, а весь курс следил за его реакцией.
– Но за эту роль он тебя похвалил?
– Что-то сказал, не помню. Вряд ли это был комплимент. Услышать похвалу от Авангарда Николаевича – это уже высший пилотаж.
– А как ты в актрисы угодила, ты же серьезно занималась спортом?
– Да, художественной гимнастикой. Но в шестнадцать лет мы с подружкой ушли из спорта – были уже «старушками». Что делать дальше, я не представляла. А уже привыкла жить самостоятельно, зарабатывать деньги. В четырнадцать лет в кино снялась.
– В каком?
– Был такой трехсерийный фильм «Посредник». Моя героиня спасает мир от инопланетян. Один мой поклонник в Интернете написал: «Видел «Посредника», Олеся там такой ребеночек!» А у ребеночка там такие толстые щеки! Это были первые полгода в моей жизни без спорта. Какая у спортсменов еда? Мочегонные таблетки, каша и чай. Увидела жареную картошку, и у меня крышу снесло... В общем, ушла я из спорта. А тут одна известная тренерша вместе с Ильей Резником cоздала театр и взяла нас с подругой в труппу.
– Что это был за театр?
– Илья Резник на основе своих стихов поставил спектакль «Распутин». Юдашкин шил костюмы, Борис Краснов делал декорации. Полудраматическое, полутанцевальное шоу. Участвовали гимнастки из сборной России, на которых просто смотреть – уже счастье. Все было на очень высоком уровне. В сцене празднования Пасхи пасхальные яйца заменили мячами, с которыми мы должны были работать. В спорте еще можно было уронить мяч, ну снимут с тебя балл, – а тут это был жуткий позор!
– Ты часто роняла?
– Как-то раз случилось. Меня всегда ставили в первый ряд, так что ответственность была велика. А потом случилась трагедия. Нам предложили гастроли в Америке. Дали на подписание контракт, мой папа понесся к юристу. Тот прочитал и говорит: «Вы с ума сошли? Хотите своего ребенка отправить в Америку заниматься проституцией?» В результате меня и еще двух девчонок родители не отпустили. Я к тому же еще влюбилась и ехать мне никуда не хотелось. Шоу в Америке, конечно, рассыпалось, всех кинули, а я осталась в Москве без работы и учебы. Зависеть от родителей я уже не могла, стала искать подработку. Но мама сказала: «Протанцуешь до тридцати лет, а дальше? Куда я тебя дену?» И нашла коммерческий театральный вуз, где преподавали отличные педагоги. Однако на третьем курсе вуз развалился, и в девятнадцать лет я пошла поступать в Школу-студию МХАТ.
– Выходит, ты привыкла «не прогибаться под изменчивый мир».
– Это родителям спасибо. Недавно мы с другом ездили в Париж. Самое яркое впечатление – полет на катапульте. Есть такой аттракцион недалеко от Лувра. Папа, увидев на видео, как я кувыркаюсь в воздухе, сказал: «В детстве я сажал Олесю на качели, и она летала до небес». Он очень хотел мальчика, вот и вырос «мальчик»... Но, знаешь, сама я никогда не решусь сделать первый шаг – сесть за руль, прыгнуть с тарзанки.
– Непохоже...
– Может, я про себя чего-то не понимаю. Мне кажется, я пай-девочка. Хотя в моем дневнике пятерки разбавлял обязательный «неуд» по поведению и послания от учителей: «Пришла в школу с накрашенными губами! Родителей к директору!» В спорт, кстати, меня отдал папа. Из меня должна была вырасти Оля Корбут. Но в спортивную гимнастику не взяли, слишком маленькая была. Тогда папа отдал меня в секцию художественной гимнастики.
– А папа кто?
– Папа занимается холодильной промышленностью. Он доктор наук, членкор Академии холода, как я ее называю. В детстве я говорила, что папа занимается холодом.
– А мама чем занималась?
– Мама у меня химик, работала всегда в каких-то закрытых предприятиях с загадочными названиями. Мы большие друзья. И хотя она очень принципиальная, мы всегда ладили, хотя порой ей было со мной нелегко. Я недавно спросила: «Мама, как ты меня отпустила на три месяца с двумя пацанами сниматься в кино?» Мы жили втроем в одном номере. Я приехала со съемок, а на шее – ожерелье от засосов. Мама чуть в обморок не упала: «Что это?» А я даже не знала, что это такое. Синяк, говорю, наверное.
– Твое раннее замужество родители приняли спокойно?
– Моего первого мужа Лешу обожали все: родители, моя сестра, однокурсники. Его невозможно было не любить.
– Чем ты его покорила?
– Не знаю. Мы познакомились на моем шестнадцатилетии. Он сказал: «Девочка, здравствуй, я из Интерпола». Я даже не поняла, что он шутит. Мы встречались четыре года, потом поженились. И до сих пор друзья.
– Невозможно представить тебя у плиты, готовящей борщ.
– Я жуткий приспособленец. Мне очень хотелось быть хорошей женой. Не выходила из дома, если не сварю кастрюлю борща. К тому же у меня была невероятная свекровь. Учила готовить, убирать, делать фаршированную щуку, кормила на убой. Приговаривала: «Ой, Олесенька, вон Наташа Королева такая красивая, а ты вся исхудала».
– А почему расстались с мужем?
– Проблема раннего брака. Вот и все.
– Ты влюбчивый человек?
– Очень.
– Психологи говорят, что любовь длится четыре года. Согласна с этим?
– Не знаю. Все зависит от человека. Есть моя мама, которая вышла замуж за папу в восемнадцать лет, и они всю жизнь прожили вместе. А есть Олеся Судзиловская, которая третий раз замужем. Один брак официальный, два – нет. Леша Гуськов, с которым мы подружились на съемках «Мусорщика», говорит, что согласно одной восточной теории люди проживают вместе пятнадцать лет, а потом должны менять партнеров – тогда они растут, меняются как личности. Теорий много.
– Ты много снимаешься в рекламе потому, что твой третий муж – режиссер рекламы?
– Нет. Просто люблю рекламу.
– Странно, а многие актрисы кривятся.
– Пусть кривятся, мне работы больше достанется. Во многие фильмы я попала благодаря рекламе. Георгий Шенгелия в «Мусорщике» захотел снять девочку, которая играла стюардессу в рекламе леденцов «Тюнс». И сначала не поверил, что это я. Я тогда похудела на восемь килограммов, и он меня не узнал. Реклама – это возможность заработать и сыграть много ролей. И потом, ко мне не прилип никакой брэнд, я не стала «тетей асей» или «кометом».
– Похоже, ты часто поступаешь вопреки всему и вся.
– Нет, я социально ответственный гражданин. Правила редко нарушаю. Хотя я лихой водитель. Все мои машины были экстремальными. Первая «Audi» вообще была с номерами «СУ – К ». Мне ее продал один большой милицейский начальник. Сейчас тоже «Audi». Нажимаешь на педаль газа – и моментально превращаешься в точку.
– Ты можешь ударить человека?
– Уже могу. Подруга недавно рассказывала, как она везла в машине свою маму и ребенка и ее стал прижимать к обочине огромный трейлер. Она его обогнала и показала средний палец. Дочь ей сказала: «У нас так мальчики в школе показывают». Она ответила: «Это плохо. Но если плохие дяди так поступают, нужно отвечать на удар». Я стала говорить, что она не права, так нельзя. И тогда она спросила: «А у тебя в жизни не так? Тебе дают по щеке, ты вторую подставляешь?» Меня жизнь научила отвечать на удары. Я поняла, что не выживу, если не научусь.
– Гоша Куценко рассказывал, как на съемках фильма «Мама, не горюй!» в сцене, где он дает тебе пощечину в лифте, он ударил сильно и вся группа не разговаривала с ним три дня.
– Это жуткая история. В тот вечер у меня был выпускной в Школе-студии. Я просила, чтобы сцену сняли быстро, подпрыгивала на месте от нетерпения, во мне просто бес сидел. Началась съемка, и я стала Гошу подначивать: «Давай быстро сделаем все. Что ты, мхатовский артист, ударить не сможешь?» Я его спровоцировала. И вот я произношу свою реплику – и вдруг удар! Лицо охватывает жаром, потом жуткая боль – перед глазами просто утки запрыгали. Ну, думаю, я сейчас тебе тоже врежу! Но дубль я не сорвала, не сказала ни слова, хотя на щеке осталась синяя пятерня. Меня колотило от боли, Гоша долго извинялся. Он до сих пор не может видеть этот эпизод. В меня влили полбутылки шампанского, тогда я еще могла себе это позволить, и я пошла на выпускной.
– Ты работаешь в «Маяковке». Характер помогает выжить в условиях академического театра?
– Знаешь, я не встретила там «дедовщины», про которую все рассказывали. У меня сложились отношения с коллективом. Меня не ловили актрисы в коридоре: «Смотри, получишь, Судзиловская!» Там здоровая атмосфера. Да, когда-то были и интриги, и романы. Говорят, даже был человек, который вел график критических дней актрис, чтобы они не могли прогулять. Но это было давно.
– Ты обронила, что больше не пьешь. Так серьезно это сказала, будто пила литрами.
– Литрами не пила. Но я любила экзотические напитки, дорогой коньяк. И стала употреблять их в большом количестве. Не могла прожить без «Бейлиса» неделю. Хотя я никогда не напивалась, кто знает, что было бы дальше. Я поняла, что не хочу потерять себя как женщину, как актрису. И перестала это делать. И на экране не хочу подавать пример. Ведь в кино все выглядит привлекательно.
– Но в «Мусорщике» твоя героиня и курит, и нюхает.
– Мы долго спорили с режиссером. Я отказывалась это делать, и тогда Шенгелия сказал: «Мы это уберем, и что? Тогда ей не о заказе на убийство нужно договариваться, а цветочки нюхать!» Убедил.
– То есть ты теперь играешь только положительных героинь?
– Ну почему же? Был бы сценарий хороший. Я делаю только то, что мне интересно. На ОРТ выходит сериал «Дронго», где я играю женщину чеченского лидера. В стадии озвучивания сейчас «Бандитский Петербург-4», там я играю народного судью. А для души снимаюсь в сказке «В погоне за тридесятым царством». История о том, как Баба-яга и Кощей Бессмертный были молодыми и любили друг друга.
– Ты – Баба-яга?!
– Нет. У меня роль полубожественного-полуболотного существа. Всегда мечтала сыграть что-то подобное.
