В рамках экспериментальной программы фестиваля «Золотая маска-2022» в Москве 11 и 12 апреля покажут спектакль «[Сыра земля]. Коромысли. Глава 2» — вторую часть дилогии Полины Кардымон. Павел Руднев рассказал о постановке, которая исследует архаику — и пытается вернуть нам переживание смерти.

Уверен, что показ на фестивале «Золотая Маска-2022» второй части новосибирского спектакля Полины Кардымон в номинации «Эксперимент» станет одним из главных событий фестиваля.

Двухчастный спектакль молодого новосибирского режиссера Полины Кардымон свидетельствует о мощном радостном явлении: ультрасовременная и ультрарадикальная режиссура увлеклась архаикой, глубоко погрузилась в корни культуры. Пожалуй, в этом феномене есть и очевидная, даже банальная причина: при резком изменении ракурса движения театральной мысли театр вечно возвращается к своим истокам. При любых формах кризиса следует двигаться назад, в точку зарождения культуры — в случае с театром это, безусловно, дохристианский обряд, религиозная мистически-трансовая деятельность.

Полина Кардымон, вышедшая из недр Новосибирского театрального института, где образование классическое, но в последние годы порождавшее едва ли не целую генерацию новых художников, способных конкурировать с выпускниками столичных вузов, занимается как раз этой трансформацией театральности. Ее спектакли — это не спектакли в обычной, всем известной конвенции: литературный текст – перевоплощение – режиссерская интерпретация – зрительское восприятие. Новейшее мышление предполагает преобразование театральности в антропологические практики и перформативные формы, предполагающие более действенное, конкретное влияние на реальность. Острие сегодняшнего театрального авангарда — смешение понятий спектакля и перформанса. Для фигуры режиссера это предполагает отказ от трактовочного формата театра, от необходимости бесконечно интерпретировать классику. А для фигуры актера это означает ликвидацию границы между личностным высказыванием и исполнением чужой воли, чужого текста, чужих правил игры. Для новейшего театра в высшей степени характерно недоверие к полному перевоплощению и самой идее перевоплощения как отказа от собственной личности. Напротив, заход на территорию перформанса означает движение от себя, безусловное существование на сцене, отказ от чужих, привнесенных предлагаемых обстоятельств.

В двухчастном спектакле Полины Кардымон «Коромысли» изучается феномен славянского фольклора. Исследование традиции предполагает погружение в практику и теорию архаической, еще дохристианской культуры. В спектакле так теория и практика и идут под руку, что делает спектакль особым, формой просвещения и посвящения. Общение с фольклористами (Елизавета Тюгаева), книги, прослушивание аудиозаписей из экспедиций. И, тем не менее, одно из важнейших заявлений актрис спектакля (Алина Юсупова, Наташа Серкова, Аня Замараева, Даша Воевода): «Я не фольклористка», «Мы не носители традиции». Зрителя просят не воспринимать тех, кто на сцене, как специалистов. С очевидностью, что на сцене и не актрисы, которые должны воспроизводить отрепетированный актерский рисунок. Фигуры на сцене являются личностями, они важны здесь как люди сами по себе, на которых «обрушивается» фольклорная традиция. Это словно бы всякий современный человек, который живет, не чувствуя у себя за спиной мощного архаического пласта, и который  оказывается словно обнаженным перед мощью народной культуры, обожженным ею же. «Оказывается, это про меня». На сцене перформерки, «предоставляющие» свой личный телесный и эмоциональной аппарат для того, чтобы быть окруженными традицией. Осознать, что традиция живет не во внешнем мире, параллельно тебе, а внутри тебя как коллективное бессознательное.

В начале первой части перфомерки в ответ на вопрос «Что я знала о традиции до спектакля?» признаются в банальном, затертом: «Во поле березка стояла», «Только мы с конем по полю идем», «Катюша» —стереотипная сувенирная культура. Здесь, в этом исследовании, актрисы разных новосибирских театров получили откровение и погружение. Через из тела прошло инобытие, другой способ мышления. Исследование необратимо.

Все сделано очень просто. Четверка актрис (в первой части тройка) сидит на стульчиках в казуальной черной одежде. Единственный источник света в черной комнате — луч проектора. Он выводит на заднюю стенку только буквы. Это комментарий к спектаклю, являющийся его неотъемлемой частью. Он же ритмообразующая структура. Он же режиссерская ремарка. Он же (реже) апарте самих актрис, которые тут лишены возможности говорить слова, они имеют право только петь и причитать. Ведь «кто не поет, того отпевают», как сказано в спектакле. Нельзя не быть не причастным, это закон перформанса. И для зрителя в том числе.

Слова, выводимые на экране, — результат исследования. Тут обнаруживается разница между архаическим и современным восприятием реальности. И, вместе с тем, возникает полезная взаимопомощь: современный театр, как ни странно, ближе всего находится к архаичным формам культурного взаимодействия, к древнейшим способам коммуникации между жрецами и соучастниками ритуала. Обращение к архаике привычно модернизирует искусство, но важна и обратная связь: архаические структуры сознания помогают справиться с тяготами современного мира. Рассказывая об обрядах, сопровождающих смерть, рождение и свадьбу, современный художник размышляет о том, как человек нового времени передоверил ритуал государству, а себе оставил только индивидуальное, тщательно упрятанное от других переживание. И если в остальных житейских процедурах индивидуализм чаще помогает, то именно в кризисных переходных ситуациях, быть может, нам по-прежнему требуется коллективный опыт проживания горя или радости, по которому тоскует душа современного человека. Когда-то человеку нужна свобода. Но когда-то человек нуждается в спасительном подчинении коллективному бессознательному, хороводу, очистительному обряду. Научились ли современные люди индивидуально переносить травму потери близкого? Хватает ли нам современных практик? Спектакль Полины Кардымон по крайней мере порождает сомнение. Сказать твердое «да» тут вряд ли возможно.

Итак, «я не фольклористка», «мы не носители традиции», но «это мой голос» — вот, что сообщают зрителю перформерки. Форма спектакля становится его содержанием. Тут нет ни присвоения, ни роли, ни традиции, ни знаний и умений. Тут нет ролей ввиду того, что перед нами не перевоплощение, а личное присутствие. Перфомерки поют и причитают — они впадают в проживание неких состояний. Но этого же добивается и архаическая традиция. «Воспроизводя» причет по поводу смерти, рождения и радости, человек в традиции добивался не эстетического, художественного эффекта, он не раскрашивал реальность и не лакировал ее, он не стремился пережить ситуацию с максимальным комфортом для себя. Это не терапия и не искусство в прямом смысле слова. Это проживание состояний: впадение человека в горе или радость, обман злых сил, коллективное хороводное погружение в бессознательные надличностные структуры. Здесь, в традиции, как и в перформативных практиках, важно присутствие и соприсутствие, обоснование своей идентичности, нежели эстетический эффект. Здесь важно обмануть зло: войти в острое эмоциональное состояние, чтобы зло увидело твое горе и прошло мимо тебя стороной. При рождении ребенка ему желают смерти, а при свадебном обряде горюют о потере свободы. Каждому явлению нужно отдать свою жертву, покормить идола.

Современный человек предпочитает индивидуальную эмоцию ее коллективным выражениям. Раскрыться на публике — значит проиграть. Хороводный коллективный обряд в архаических обществах служил формой избавления от индивидуальных девиаций, профилактикой индивидуальных форм безумия. Впадение в коллективное бессознательное делало невозможным сплин, эгоцентрическую грусть. Обряд контролирует и организует твою эмоциональную жизнь в момент трансгрессии, перехода из одного необратимого состояние в другое. Проходя через переходы, поющие, причитающие проходят житейские циклы — то, что переходить должно, и то, что надо перейти правильно, эмоционально растратившись, но сохранив, тем не менее, эмоциональный аппарат, не разрушившись. В календарных циклах, природе, как и человеку, надо пройти путем зерна: быть убитым, чтобы затем воскреснуть в сырой земле.

Полина Кардымон и ее соисследовательницы обнаруживают в архаике приметы современной культуры: фольклор никуда не делся, он просто спрятался за наши новейшие повседневные практики. Вот, актриса Наталья Серкова причитает, раскачивая свое тело, сообщая звуку вибрационный эффект, накручивая, магнетизируя себя, заостряя голос. Это выход в крутое эмоциональное пике, и здесь голос Натальи Серковой звучит как утробный стон чайки. Эта музыка массажирует тело изнутри. Обнаруживается эффект рэпа, причет оказывается близок к музыкальным композициям «Dakh Daughters» или IC3Peak.

Одна из существенных функций спектакля — просветить зрителя. Нам объясняют суть фольклора даже чересчур дидактично (тут есть проблема). Одна из мыслей: как вернуть в современную реальность элементы обряда, что мы потеряли, потеряв принадлежность к архаической культуре. И здесь появляется существенная мысль: расгосударствление темы смерти. Лишившись коллективного обряда переживания смерти, человек перепоручил факт осознания смерти ЗАГСу, государственному органу. Труп скрывается из дома и передается моргу. Смерть, труп — это то, чего принято бояться. Между тем, архаика не предполагала такого отношения к смерти. Оплакивание родственника превращалось в ритуал коллективного прохождения через горе, погружения в горе, в возможности довести себя под крайнего состояния под контролем рода и вывести себя из этого состояния. Сегодня перед фактом осознания смерти человек находится в одиночестве, отчужденный, окруженный бюрократией и стыдливостью, брезгливостью по отношению к смерти, — и он проигрывает в этом случае человеку архаическому. Ему все время чего-то не хватает, чтобы быть осознанным: человек как будто бы не способен охватить событие, осмыслить его целиком. Обращение к архаике оказывается сегодня формой деколонизации смерти, высвобождением плененной, сдерживаемой приличиями эмоции.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: