Найти российского дирижера № 1 непросто – он всегда занят. Договориться об интервью – еще сложнее: прессу он недолюбливает. Но «ВД» все это удалось.

– Валерий Абисалович, 27 апреля в Москве стартует Второй Пасхальный фестиваль, который вы организовали. Неужели вам мало забот со «Звездами белых ночей» и труппой Мариинки?

– Пасхальный фестиваль нужен Москве не меньше, чем «Звезды белых ночей» Петербургу. «Звездам белых ночей» уже одиннадцать лет, а Пасхальный фестиваль новорожденный. Его надо поставить на ноги. По всем параметрам: организационным, репертуарным, исполнительским. Я противник того, чтобы великие теноры пели на городских площадях «В лесу родилась елочка». 

– При такой загрузке сколько длится ваш рабочий день?

– Рабочий день может длиться долго. Почитайте о дирижерской деятельности Малера в Вене и поймете, что я далеко не самый большой герой в этом отношении. Но стремиться специально себя убивать не надо.

– У вас есть какой-нибудь секрет восстановления?

– Раза три-четыре в году я принимаю решение отдохнуть: организм подсказывает, что это необходимо. Но я не от музыки отдыхаю. Скорее, отстраняюсь от ситуации, в которой могу больше навредить, чем помочь себе и исполнению.

– Дирижирование поглощает всю вашу жизнь или в ней есть еще какие-нибудь интересы?

– Есть. Я люблю спорт. Обожаю смотреть на талантливых спортсменов – футболистов, теннисистов. Люблю плавание, сауну, русскую баню. Люблю общение с друзьями. Это возможность раскрыться, услышать что-то интересное, приобрести новые знания.

– А смотреть чужой спектакль – это для вас отдых или работа?

– Я смотрю много спектаклей. Меня очень интересуют режиссеры и художники. Особенно художники, их профессию я считаю более интересной и трудной. Режиссеров сейчас мало хороших. Вы думаете, на Западе рай? Я боюсь режиссеров больше, чем змей или крыс. Не потому, что они плохие, просто режиссер и любовь к Моцарту или Вагнеру – не всегда одно и то же. Все мои мучения в Мариинском театре, где я дирижирую двадцать четыре года, связаны с тем, что расстояние между оркестровой ямой и артистами мешает добиться ансамблевого совершенства. Когда певцы или хор находятся в 20 – 25 метрах, хор просто не слышит звука оркестра. Артисты даже видят тебя смутно, еще и свет рампы их слепит. Расстановка на сцене очень важна. А сталкиваешься с «глухой» ко всему этому режиссурой! Если мы в оркестровой яме не слышим хор, а хор не слышит нас, возникает пат, как в шахматах.

– Разве это не видно на генеральной репетиции?

– На спектакле все будет иначе: привезут последние декорации, переделают свет. Художник всегда говорит, что на премьере будет по-другому. Но декорации, на которые затрачены сумасшедшие деньги, уже не поправишь – они же не из пластилина!.. А режиссер всегда говорит, что актеры все делают неправильно. Получается, что только дирижер репетирует так, как будет в итоге. Режиссер во время спектакля уже ничего не может изменить. Вот в чем разница.

– То, что с оперной режиссурой сегодня проблемы, говорите не вы один. Дирижер Владимир Федосеев предлагал даже созвать мировую конференцию, посвященную этой проблеме.

– Я не хочу выглядеть человеком, которому море по колено, но иногда мне кажется, что многие спектакли я мог бы поставить не хуже и, главное, быстрее иных режиссеров. Быстрее – значит менее болезненно для театра. Когда коллектив девяносто шесть часов репетирует сцену, которую можно сделать за пятнадцать минут, мне жаль артистов. Харизма состоит еще и в том, что человек может увлечься и сделать, не держа людей под пытками целый месяц.

– Себя вы считаете харизматической личностью?

– Я имел в виду не себя, а людей, которых видел. Леонард Бернстайн, например, был харизматической личностью. А во мне, может быть, говорит происхождение. Я родился в Москве, но вырос все-таки на Кавказе. И, видимо, энергетически им заряжен. Я часто бывал в горах. И родители мне дали хороший заряд – моральный и духовный. Не знаю, смогу ли я дать так же много своим сыновьям. У нас есть возможность обратить их взоры к музыке, искусству, литературе. А уж дальше пусть они сами...

– Вы считаете себя дирижером-диктатором?

– Я просто борюсь за культ искусства в ужасающе коммерциализированном мире. Имеет ли право любой телевизионщик ворваться с камерой и снимать Ульяну Лопаткину? Она двадцать лет совершенствовалась, чтобы достичь изумительного качества исполнения, а теперь непонятно кто приходит этим торговать… Могу ли я разрешать это? И я хотя бы на секунду становлюсь жестким и непреклонным – чтобы сказать «нет».

– Тайные стороны дирижирования – существуют ли они?

– Дирижер извлекает определенные звуки из оркестра. И работает с людьми. Это область психофизического, причем сначала «психо», а потом уже «физическое». Исполнители должны мобилизовать свои лучшие возможности в интересах публики. А играют они на скрипке, тромбоне, ударных или поют в хоре – не имеет значения.

– И вы заставляете их мобилизоваться с помощью жестов?

– Жест – только следствие, важна идея, важен дух. Жестикулировать дирижеры могут похоже, а результат будет отличаться. Глаза, даже полузакрытые, выражение лица гораздо важнее, чем жест. Не менее значимым может быть и дыхание. Мне не важно, как дирижирование «выглядит». А вот звучание могу обсуждать часами. Дирижирование – это то, что звучит.

– Звук, краска, тембр – из этих кирпичиков строятся ваши симфонические и оперные дворцы. А что еще для вас важно?

– Я стараюсь вносить в музыку дыхание, потому что даже цветы дышат. Или посмотрите на рыб: жабры, плавники – все в движении... В музыкальном произведении тоже должно быть дыхание. В Сороковой симфонии Моцарта я уже через шесть секунд ищу возможность развалить «благополучный» ритм. Это рискованно, но я не принадлежу к тем, кто считает, что оркестр и компьютер могут играть одинаково. Мне интересны дирижеры, которые могут за секунду сделать то, чего без них оркестр не сделает никогда. В эту секунду все преображается! У Вагнера здание оперы строится пять часов – это одно. Продирижировать лядовскую «Бабу-Ягу» так, чтобы она прилетела и улетела, – это другое. Для этого нужно иметь божественную искру, которая зажжет любой костер. Вот это и есть дирижер. Мастерство оперного дирижирования в том, чтобы регулировать пульсацию спектакля. Есть такое слово «шейпинг» – придание формы. Самое трудное в оперном дирижировании не то, как показать певцу или валторнисту вступление, а то, как за пять часов не дать публике заснуть. Уверяю вас: девяносто пять дирижеров из ста, дирижируя «Сказанием о невидимом граде Китеже» Римского-Корсакова, усыпят публику уже в первом акте. И со второго половина зрителей уйдет. Эта опера таит в себе опасность, как наркотик.

– Чем вы предпочитаете дирижировать – операми, балетами, симфониями?

– Я разделяю музыку только на хорошую и плохую. Ну, может быть, стоит выделить симфонический концерт как самую аристократическую форму. Только ты и оркестр. Какой-нибудь замечательный зал – «Концертгебау» в Амстердаме, «Золотой зал» в Вене или Большой зал Петербургской филармонии, оркестр готов… Пожалуй, с этим ничто сравниться не может.