– Слава, ты, видимо, стремился в звезды, поэтому в 1998 году переехал в Москву?
– Просто в какой-то момент появилось сильное желание уехать из Питера. Я устал от города, в котором жил. Понял, что надо что-то кардинально поменять. В тот год мы дали по клубам больше ста концертов. Хотя такая жизнь нам нравилась: клубы, народу битком, все веселятся. Были люди, которые посещали по двадцать наших концертов подряд. Причем взрослые нормальные люди.
– Ты сам-то чувствуешь, что стал в стране едва ли не самым популярным человеком?
– Знаешь, моя жизнь так складывалась, что я всегда был популярен. Сначала у себя во дворе, потом в Санкт-Петербурге, потом в Москве, потом в ее окрестностях. Процесс шел поступательно. А человеком № 1 у нас как была, так и осталась Алла Пугачева. По популярности никто не может с ней сравниться. Она, как Ленин: была, есть и будет. Пережила и президентов, и артистов: от Ободзинского и «Самоцветов» до Земфиры и «Мумий Тролля».
– Тебе З3 года – возраст Христа. Как-то особенно это ощущаешь?
– А возраст Байрона тоже положено ощущать? Или возраст Шекспира? У нас любят придумывать даты. Например, все празднуют «пятницу, 13-е». И ассоциируют это дело с Фредди Крюгером. Хотя в пятницу 13-го католическая церковь отменила решения Лионского собора, и с этого момента началась инквизиция. Не пугайся, просто я недавно освежал это в памяти.
– Я, даже если освежу, такого не вспомню. Ну да ладно. Мы с тобой встречаемся в клубе «Шестнадцать тонн». Ты ведешь себя здесь как хозяин. В твой день рождения клуб закрывается…
– Это не мой клуб. Просто люди, которым он принадлежит, мои давние и очень хорошие друзья. Если мне хочется что-то отпраздновать, проблем не возникает. А мне приятно провести день рождения именно здесь. Долгое время у меня не было нормального жилья в Москве – переезжал с квартиры на квартиру. И «Шестнадцать тонн» фактически был моим домом. Я спокойно мог переночевать в офисе или спуститься вниз и принять душ. Сейчас из-за множества дел реже здесь бываю – съемки, спектакли, концерты.
– Посетители не мешают?
– У меня никогда не было недостатка в жизненной энергии. И как-то так сложилось, что мне удается хорошо общаться с людьми. Особенно если люди интересные. Мне нравится общаться. Многие музыканты «включают звезд» – вальяжничают, что-то мычат. Зачем кривляться? Не хочешь разговаривать с людьми – не разговаривай.
– «Танцы Минус», видимо, тебе уже не особенно интересны?
– Очень интересны. Недавний опрос показал, что «Танцы Минус» гораздо более популярны, чем я. Я – составная часть команды, никуда от этого не деться. Это мир, который я сам себе придумал, и основной род моей публичной деятельности. К тому же основной источник доходов. Судя по количеству концертов и их стоимости, мы стали одной из самых высокооплачиваемых групп в стране. А деньги не последнее место занимают в моей жизни. Но, с другой стороны, и не первое. Сейчас у меня наконец наступил период творческой активности: после долгого перерыва почти каждый день пишу песни. Все это мне нравится. Вот только спать не успеваю. Но неизвестно, что лучше. Представь себе какого-нибудь музыканта, который сидит и жалуется: «Ой, я так устал от этих поклонников, концертов, интервью…» А по телевизору его смотрит мужик, работающий на заводе за две тысячи рублей в месяц. Ему нужно ребенка в школу отправлять, жене сапоги купить на зиму… С каким чувством он все это слушает? Уж если ты в шоу-бизнес ввязался, имей мужество честно признать почему. Причина для всех одна – жажда успеха. И всего, что ему сопутствует, включая материальную составляющую. Что здесь скрывать?
– Когда ты себя слышишь по радио...
– …переключаю. И телевизор тоже. Интервью иногда смотрю, мне интересно, что вырезали. Любят поменять вопросы местами, вырвать что-то из контекста…
– А почему тебя журналисты боятся?
– Послал один раз... Между прочим, по делу. Теперь, когда приходят ко мне, удивляются: «А мы думали, вы будете на нас орать и бокалы о головы бить!»
– Теперь все хотят петь в мюзиклах. Филипп Киркоров и Лолита Милявская работают в «Чикаго», Леша Кортнев из «Несчастного случая» репетирует главную роль в «Иствикских ведьмах»…
– Дурной пример заразителен. Жаль только, что не все мюзиклы требуют такой тяжелой работы, как роль Квазимодо. Я, честно говоря, ничего более сложного в своей жизни не делал. Помимо затрат физических, психологических и моральных я нес на себе ответственность за саму роль. Все это вместе представляло огромную тяжесть. Каждую секунду хотелось все бросить. Каждую секунду! Возвращался домой с мыслью, что завтра не пойду на репетицию. Утром вставал, приезжал в театр и говорил себе: «Я здесь последние пять минут». Но у меня были некие личные обязательства перед продюсером Катериной Гечмен-Вальдек.
– Ходили слухи, что у вас были серьезные разногласия.
– Еще какие! Она утверждала, что у меня все получится, а я доказывал, что нет: что никогда в жизни так не спою, а если спою, то не запомню столько чужого текста, а если выучу текст, не смогу двигаться по сцене, как Квазимодо. И уж точно никогда в жизни не спущусь с десятиметровой высоты в этом «костюме хоккейного вратаря»! Уже потом я завелся и стал бороться с собой: «Неужели я такой тупой баран, что у меня не получится?» Видимо, вдруг включил дополнительные внутренние ресурсы, которые дали результат.
– Ты чувствуешь себя актером?
– Конечно, нет. Я работал, старался пропустить через себя эту историю, думал о ней…
– Я видела, что в финале «Notre Dame» ты плакал на сцене над погибшей Эсмеральдой. Актеры говорят, что неправильно до такой степени входить в образ. Человек себя сжигает…
– К сожалению, я не профессиональный актер и не умею кривляться. Меня этому никто не учил. Если я не буду переживать происходящее, просто выключусь из спектакля.
– И не жаль здоровья?
– Люди, которые стоят на остановках по три часа в мороз и ждут автобуса-троллейбуса, гораздо больше теряют здоровья. Жизнь снашивает всех с разной скоростью.
– В «Notre Dame» ты – приглашенная звезда. Видимо, за хорошие деньги?
– Спектакль ставили мои друзья, обсуждать с ними тему денег мне не хотелось. Не потому, что я альтруист. Я понимал, какие у них колоссальные затраты. И не был уверен, что у меня получится. Какие-то деньги я получаю. Но это суммы не соизмеримые с телевизионными гонорарами и с гонорарами за концерты с группой. (Журналистское расследование подтвердило, что когда Петкуну сказали, сколько получит исполнитель роли Квазимодо, он задумчиво протянул: «Да, давно я не разговаривал о таких деньгах…» – «ВД».) Деньги – не то, о чем стоит думать в контексте «Notre Dame». Я от этого получаю удовольствие. И с большим уважением отношусь к ребятам, которые играют со мной в спектакле. Знаю, сколько они зарабатывают, и не испытываю неловкости перед ними. Звезда не звезда – мы все вместе делаем одно дело.
– А что дальше? Опера? Или, как пели тебе в поздравительных куплетах к дню рождения: «Быть может, следующим летом я увлекусь классическим балетом. Какой пиар, какой аншлаг, какой скандал! В Большом – Петкун! Смотри, как прыгает, нахал!»
– Еще есть хорошая идея: первый живой концерт в космосе.
– У тебя здоровья не хватит.
– Это точно. Но попробовать смешно. «Долетели не все. Четыре человека из восьми умерли от перегрузок…» Года три уже предлагают поработать в кино, но я пока отказываюсь. Неинтересно. Я очень не люблю сниматься в клипах. Не подумал об этом, когда согласился участвовать в телепрограмме. В принципе вещи достаточно похожие.
– В кино надо слова учить. А ты тексты плохо запоминаешь, продюсеры «Notre Dame» на тебя жаловались…
– Конечно, если в них тринадцать раз «любовь», одиннадцать раз «морковь», а потом то же, но в обратном порядке... Когда получил кипу этих текстов, чуть с ума не сошел. Начал учить сразу все. Думал, все – конец. Проще оказалось по одному листочку: один, потом еще один, и еще один…
– А вести передачу «Черное и белое» на СТС тебе зачем?
– В какой-то момент стало интересно. Теперь я этот момент проклинаю. Чувствую себя очень негармонично. Все-таки искусство задавать вопросы и искусство отвечать на них – совершенно разные вещи. Приходится формулировать свои мысли на темы, по которым иногда у меня вообще нет никакого мнения. Я завидую людям, которые приходят ко мне в программу. К тому же есть моменты официозности и политкорректности, которые мне скучноваты и некомфортны. Мы, например, сняли программу о стилях и направлениях в музыке. Редакторы пригласили в студию Рыбина, Хлебникову, Левкина и Маршала. О чем говорить? Высасывать из пальца, что Саша Маршал был рокером, а стал шансонье? Я чувствовал себя лишним в студии. Они все поют на эстраде и зарабатывают деньги. Работают ради денег и ради популярности.
– А не ради творчества?
– Скорее наоборот: это творчество ради чего-то. В зависимости от ситуации на рынке – каков формат телеканалов и радиостанций, какие авторы сейчас популярны – они покупают себе песни. Не секрет, что есть три-четыре автора, которые обслуживают большое количество исполнителей. Кому-то достается песенка получше, другому – что осталось. Все это стоит денег, и исполнители на это ориентируются. То, что люди работают ради денег, это не хорошо и не плохо.
– А к себе ты это относишь?
– Нет. Я принадлежу к другой среде, которую нельзя назвать эстрадой. Но можно назвать поп-музыкой, мы играем гитарный мейнстрим.
– И если тебя назвать поп-музыкантом, ты не обидишься?
– К тому, что называется поп-музыкой в совковом смысле, я не имею отношения. К мальчиковым коллективам, к девушкам с именами овчарок. Это все эстрада. Марина Хлебникова никогда не будет выступать на «Максидроме», а мы не будем участвовать в «Песне года». Я не писал песен несколько месяцев. Ну не пишется! Я не композитор в профессиональном смысле. Я пишу то, что чувствую, просто пытаюсь таким образом высказаться.
– Рок-музыканты часто говорят, что играют сердцем, сдирая кожу…
– Боюсь навлечь на себя очередную волну негодования… Не знаю ни одного артиста, которому бы я поверил, услышав такие слова. Возьми любую мейнстримную группу. Не могут они петь «сердцем и кровью», просто потому что петь не умеют! Никто глотку не дерет, не включает душевный или вокальный форсаж. Все это «тренди-бренди». Конечно, контакт с залом забирает много сил, и это не механическое утомление, а вопрос энергетического обмена. Но слова «мы поем сердцем» у меня доверия не вызывают. Как-то все очень сильно о деньгах думают...
– Даже те, кто именует себя рокером?
– Они еще больше. Попсарям деньги достаются проще: приехал, поставил мини-диск, рот пооткрывал, попрыгал… Остальным музыкантам приходится гитары на себе таскать, играть на них. Иногда на улице. Мы в Ульяновске выступали на площади, где собралось 60 тысяч человек. Было реально холодно. Я охрип на морозе, работали больше часа... Еще важный момент: в эстраду люди приходят, как правило, из музыкальных училищ, а в рок-музыку – с улицы, с мечтами стать знаменитыми, летать на собственном самолете. Со своими иллюзиями. А когда видят, что ничего этого нет, просто сходят с ума через одного.
– Ты рокеров не любишь?
– Очень люблю. У меня масса друзей среди них. Но, к сожалению, так и есть.
– А правда, что к тебе сюда Юрий Шевчук приезжал выяснять отношения?
– Я не знаю, зачем он приезжал. Мы посидели, поговорили. Решили, что будем «сражаться идеологически».
– А правда, что ты занимался в той же футбольной школе, что и Кержаков?
– Да. Но наступила пора юности, полового созревания. И как-то я с этим закончил.
– Сейчас играешь в футбол?
– Редко. Во-первых, времени нет. Во-вторых, выйдешь на поле, начинает все болеть: то колено, то спина. Моментально начинаю разваливаться.
– Строки «в раба мужчину превращает красота» из твоей партии в «Notre Dame» написаны женщиной. Они верны с мужской точки зрения?
– На какое-то время – да. Это не самое страшное рабство, которое может быть. Есть еще наркомания, алкоголизм. Пусть уж лучше красота превращает нас в рабов.
– Поэтому ты трижды был женат и трижды разводился?
– Жизненный опыт показал, что брак со мной не сулит женщине ничего хорошего. Мне сложно представить себя в качестве мужа. Надеюсь, со временем это пройдет. Мне в девушках важна не столько красота, сколько осмысленность взгляда. Но чаще попадаются персонажи с «типично женским» умом: тем, который находится между головой женщины и предметом, о котором она в эту минуту думает.
– «Петкун перестал быть музыкантом и стал образом». Это я в Интернете вычитала.
– Спасибо. Но как-то мне это не очень нравится. Я не музыкант по большому счету. Меня с натяжкой можно назвать композитором или поэтом-песенником. Но музыкантом даже с натяжкой нельзя. У меня нет музыкального образования, я знаю только то, что мне нужно для работы. Музыкант – тот, кто обладает профессиональными навыками пения или игры на инструменте. Попроси меня сыграть какие-то пассажи на гитаре – даже пытаться не буду. И читать по нотам Шнитке мне ни к чему. Давай возьмем Чайковского, с одной стороны, и «Танцы Минус», с другой. Что-то одно из этого точно не музыка.
– Но как-то ты себя определяешь?
– Заморачиваться на эту тему не стоит. (Пауза.) Может, я бард? Или «каэспэшник»?
– Боюсь, тебя в «каэспэшники» не примут.
– Мне и не надо. А то вдруг у меня получится?
