Денис Мацуев, самый известный молодой российский пианист, на сегодня – лицо поколения, востребованный солист, худрук двух успешных фестивалей – «Крещендо» и «Звезды на Байкале», персона элитарной тусовки и просто завидный жених. «ВД» удалось вырвать пианиста из дикого графика накануне концерта «Джордж Гершвин-гала» и задать ему несколько вопросов.

Выяснилось, что Мацуев воспринимает себя «абсолютным плодом своих родителей», его самая большая радость последнего времени – игра на рояле Рахманинова, а лучший для него подарок – чтобы близкие были рядом.

Денис, на «Гершвин-гала» Вы решились открыто признаться в любви джазу. А как же русская исполнительская традиция?
Ну, джаз для меня всегда был любовницей, а жена у меня все-таки классика… Джаз действительно мне очень помог в жизни, я его обожаю, с детства владею импровизацией, за что благодарен и Богу, и папе, который фантастический импровизатор и пианист. Но я ни в коем случае не могу назвать себя джазовым пианистом, я на эту роль не претендую, потому что это отдельная история. Это умение играть в разных стилях и с разными музыкантами. Это особенный жанр, который в первую очередь нравится публике – для меня это немаловажно. И, безусловно, импровизация мне очень помогает в классической музыке – когда ты существуешь в рамках интерпретации, без изменения текста, она идет на пользу. А что касается «Гершвин-гала» - это отдельный проект и он, конечно, немножко рисковый.

Как он возник?
Был благотворительный вечер в Коломенском, на котором я повстречал Ларису Долину. Я очень хорошо знал ее как джазовую певицу. И именно тогда родилась идея концерта в Большом зале консерватории. Я вообще один из первых пианистов, начавших играть джаз в консерватории. Кому-то это не понравилось, а я считаю, что там можно играть джаз. Надо рисковать. Мои постоянные партнеры в джазовых концертах – Андрей Иванов и Дмитрий Савостьянов, потрясающие музыканты, и с Георгием Гараняном играем, и с другими. Но делаем это очень редко, поскольку джазовые концерты – это все-таки эксклюзив.

У вас богатый опыт рискованных проектов. Однажды я слушала вашего Чайковского в Пермском театре оперы и балета, где по долгу службы должна была смотреть балет Баланчина. Но смотрела по большей части на вашу игру – помните, в партере ради этого проекта демонтировали несколько рядов кресел.
Ах, так вы балетный критик???

Да, а откуда же у меня все ваши телефоны, включая домашний и мамин? Балетные связи…Я вот о чем. У меня создалось впечатление, что вы тогда тоже импровизировали, хоть это был Чайковский, и совершенно не обращали внимания на то, что происходит на сцене – и правильно делали, я считаю. Получалось, что кордебалет подтягивался под игру солиста-музыканта. Часто ли удается выходить на такого рода проекты?
Это тоже авантюра своего рода. Да, это было лет пять назад, и я понятия не имел, что такое балет. Я был знаком и с Майей Михайловной (Плисецкой – «ВД»), и Екатериной Максимовой, и с Владимиром Васильевым, но…

Подождите, давайте уж сразу перебью – вы знаете, что в новой книге Майи Михайловны вам посвящено несколько теплых и лестных строк?
Вот и не знал. Спасибо. С балетом я никоим образом не сталкивался. То есть что такое балет, я понимал, но что выплывет из этого проекта, понятия не имел. Из-за этого и ввязался в авантюру. Принципиально дал согласие, потому что никоим образом музыка Чайковского не должны подчиняться движению балерин. Наоборот. Они должны подчиняться музыке. Майя Михайловна говорила, что, когда Светланов дирижировал, ему было абсолютно по барабану – успеет балерина сделать свое па или не успеет.

В балетной мифологии есть эпизод: дирижер Юрий Файер давал Плисецкой по ходу спектакля несколько лишних пауз на поклоны, а потом был вынужден кричать: «Майка, уйди!»
Да-да! И в Перми я иногда поглядывал налево, не потому, что там были красивые девушки, но все-таки как-то надо было совпадать. Но специально я под них не подстраивался и поэтому, в общем-то, неплохо получилось. Они потом за этот спектакль «Золотую маску» получили.

Кто все-таки это придумал – балет под живого Мацуева?
Давид Яковлевич Смелянский, известнейший российский продюсер, который придумал и фестиваль «Крещендо». В этом году мы делали его в Екатеринбурге и в Москве, проект успешный.

Вы часто появляетесь на ТВ и на всевозможных тусовках, а в среде академических музыкантов у вас не так много в этом деле предшественников. Кого вы можете назвать? Ростроповича?
В слове «тусовка» ничего плохого не вижу. Я люблю общаться, прикалываться, хохмить. А мелькать в какой-то псевдобогемной жизни, которая если и существует, то странным образом, просто некогда. Последнее время я боюсь новых знакомств, что-то в организме подсказывает, что мне не нужно общаться с тем или иным человеком. И еще я очень боюсь людей без юмора. Страшно боюсь! Поэтому мое появление в журналах-газетах, которые якобы не связаны с имиджем классического пианиста, это не от хорошей жизни. Я это делаю специально, не скрываю. Для того, чтобы пропагандировать классическую музыку и новое поколение русской исполнительской школы. Понимаете? Денег мне это не приносит, а по популярности… Отторгается некий пласт моей публики.

Той самой пуристской, с которой мы начали разговор?
Да, в том-то и дело. Но есть новая публика, есть новые люди. Не у всех богатых людей съехала крыша, они дают деньги на наши фестивали классической музыки. Для меня это острый вопрос. У меня никогда не было ни пиар-менеджера, ни стилиста, ни визажиста, не дай бог. Так все само получается, что благодаря этим появлениям в прессе у меня есть два фестиваля, которые пропагандируют молодое поколение, мою команду, моих друзей, которых стоит знать.