Однажды Брэд Питт по просьбе своего друга Квентина Тарантино надел форму офицера и оказался в эпицентре Второй мировой войны. Спустя годы актер вернулся на поля сражений в Европе — на этот раз в роли командира экипажа танка «Шерман», на котором в апреле 1945 года планируется осуществить дерзкую и рискованную военную операцию на линии фронта... Фильм «Ярость» Дэвида Эйра с участием Питта выходит на экраны 30 октября.
— Брэд, есть актеры, которые словно срослись с военной формой, вы же как будто избегали фильмов про войну после того, как в «Легендах осени» оказались на передовой Первой мировой…
— Нет, намеренно я, конечно, не избегал такого материала, но для меня всегда было принципиально сделать что-то новое. «Ярость» меня привлекла, естественно, не возможностью «поиграть в войнушку», а своей человеческой историей. Ведь все мы знаем, что наиболее ярко человеческая природа проявляется в экстремальной ситуации, особенно на войне. Мы можем одновременно и восхищаться человеческим подвигом, и поражаться человеческой подлости — на войне всему есть место. Конечно, мне, как актеру, это невероятно интересно исследовать. Тем более что перед съемками мне довелось встретиться с ветеранами, которые служили во второй танковой дивизии во время Второй мировой войны. И, знаете, испытываешь необыкновенно сильные ощущения, когда слушаешь воспоминания 90-летнего человека, каково это было — управлять гигантской машиной во время одного из самых кровавых сражений тех лет. И эти ощущения мы стремились передать на экране, чтобы держать зрителя в напряжении, не только за счет мощи батальных сцен, но и за счет бытовой правды жизни. Так что, поверьте, «Ярость» надо обязательно смотреть — такие фильмы появляются раз в десять лет.
— Говорят, на войне не бывает атеистов. Вы верите в Бога?
— Не знаю, что со мной было бы на войне, — каждый из нас боится смерти, и я не исключение. Но все же не могу сказать, что я ищу спасение от этого страха в вере. Я все-таки, пожалуй, на 20 процентов атеист, а на 80 — агностик.
— Но ведь вы росли в религиозной семье?
— Да, я вырос в штате Миссури в очень консервативной христианской среде. Как-то так получилось, что я чувствовал себя чужаком в этом мире догматов и правил. Мне очень импонировало, что мой отец был откровенным человеком, не скрывающим свои мысли, свои мечты. Он дал мне возможность реализоваться, разобраться в самом себе. Но в то же время я рано испытал разочарование. Ребенком я задавал много вопросов, но не получил ответов, которые внесли бы ясность в моих поисках смысла жизни. Мне говорили, что вера меня будет обнадеживать, вдохновлять. А на деле я задыхался от всевозможных ограничений. Мне говорили, что Бог позаботился обо всем, и я ни о чем не беспокоился. Но увидел, что Бог далеко не обо всем побеспокоился. И меня смутило то, что многие люди, живущие в строгом соответствии с Библией, чувствуют себя угнетенными, потому что их потребности остаются без внимания, а мечты так и не реализуются.
— Ваш герой в «Ярости» — прошедший сквозь огонь и воду сержант Дон Колиер — не превратился в безжалостную «машину войны», в его душе есть место состраданию и сочувствию. И суть фильма в том, что он стал фронтовым «отцом» для новобранца Нормана.
— Да, и меня это очень привлекло в моем герое, ведь человеческие отношения — это самое главное. У меня есть друг, который работает в доме престарелых. Он мне рассказал, что в последние минуты своей жизни люди никогда не говорят о своих успехах, о деньгах, которые они заработали. Нет, они говорят только о тех людях, чьим отношением дорожили и дорожат.
— Война ужасна, катастрофична, но она определенна — там всегда понятно, кто враг, а кто свой, кто победитель, а кто проигравший. В обычной жизни все куда сложнее, не правда ли?
— Да, в мирной жизни мы с необыкновенной легкостью наклеиваем ярлыки друг на друга, не давая себе труда реально оценивать людей, их поступки, их мотивацию. Кто победитель? Кто проигравший? Это вопросы на все времена. Помню, как-то в 90-е годы я смотрел Олимпийские игры. Совершенно не разбираясь в гимнастике, я тем не менее был буквально заворожен одной русской спортсменкой. От нее все ждали только победы, но она упала через десять секунд после того, как вышла на маты. Диктор воскликнул: «О Боже! Какой стыд, это ужасно, что может быть хуже?» Но гимнастка собралась, встала и закончила выступление великолепно. Это был незабываемый момент, девушка меня очень вдохновила. И я ожидал, что такая же реакция будет у остальных. Но вокруг все говорили только о том, как это было унизительно, ни один диктор не сказал хорошего слова о ней. На следующий день я открыл газету, но там не было ни слова о той спортсменке. Меня это поразило: я чувствовал себя свидетелем настоящей победы духа, к которой нужно стремиться, вместо того чтобы гнаться за призами. А в результате наткнулся на глухую стену несправедливости. Я с самого детства ненавижу несправедливость!
— Для вас кинематографические награды что-то значат?
— Я их никогда не жду. Безусловно, здорово, когда ты получаешь признание, когда ты поднимаешься наверх. Но для меня намного важнее качественно делать свое дело, а там будь что будет. Знаете, когда я стал отцом, у меня выработался один критерий: «Что подумают мои дети об этой работе?» Пусть не сейчас, потом. Наверняка, какие-то фильмы устареют, но, надеюсь, пара-тройка из них позволит детям гордиться своим отцом.
— А что для вас ориентир, по которому вы внутри себя оцениваете свою работу?
— Знаете, я вспоминаю фильмы 70-х, на которых вырос, — «Пролетая над гнездом кукушки», «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу», «Вся президентская рать», перечислять можно бесконечно. В этих фильмах герои чему-то учатся, в финале они если и не счастливы, то все равно исполнены веры в завтрашний день. И зритель не ломал голову над тем, «что же хотел сказать режиссер», нет, все было ясно и понятно. Эти фильмы тогда произвели на меня неизгладимое впечатление, и понимаю, что именно они повлияли на мое восприятие кинематографа. Поэтому я стремлюсь и сам сниматься в подобных фильмах, и поддерживаю их как продюсер.
— Список фильмов, которые вы продюсировали, впечатляет: криминальная драма Мартина Скорсезе «Отступники», «Чарли и шоколадная фабрика» Тима Бёртона, «Троя» Вольфганга Петерсона, комедийный боевик Мэттью Вона «Пипец», мелодрама Райана Мерфи «Ешь, молись, люби» и, наконец, «Древо жизни» Терренса Малика, которое было удостоено главного приза Каннского фестиваля в 2011 году. Вы, судя по всему, не боитесь рисковать?
— Не очень. Деньги не так много для меня значат. Вернее, так: безусловно, благодаря деньгам жизнь во многом становится проще. Но я никогда не был озабочен вопросом: «А как бы мне разбогатеть?» Может быть, потому, что моя семья жила в достатке.
— И при этом вы основали фонд, поддерживающий бедных во всем мире...
— Я знаю, насколько может быть ужасна бедность, — разок съездишь в Африку и ощутишь это в полной мере. Мне повезло, я сорвал куш, так почему бы мне не поделиться своим богатством с теми, кому посчастливилось гораздо меньше, чем мне? И опять же, мне повезло, что я могу позволить себе снимать кино, думая не о прибыли, а о другом. Пожалуй, единственный фильм в нашей компании был близок к концепции большого развлекательного кино, голливудского мейнстрима — это «Ешь, молись, люби» с Джулией Робертс. А вот «Древо жизни», конечно же, никому не придет в голову оценивать с точки зрения финансового успеха или неуспеха. Так же, как и другие вещи, которые заставляют нас задуматься о мире, о нашей собственной жизни. И, признаюсь, до съемок у Терренса Малика я никогда прежде не участвовал в таких увлекательных дискуссиях о философии и религии, физике, любви и политике. И это дорого стоит…
— А вам не хотелось бы самому сесть в режиссерское кресло?
— Наверное, мне бы удалось снять хороший фильм. Но это три года мучений, агонии, пота и крови. К тому же, я не смог бы проводить много времени со своей семьей, а мне эта мысль невыносима. Нет, меня вполне устраивает возможность сниматься и иногда выступать в качестве продюсера.
