В новом проекте , спагетти-вестерне «Джанго Освобожденный», который выйдет в прокат 17 января, досталась роль эксцентричного доктора Кинга Шульца, подрабатывающего охотой за преступниками на Юге Штатов незадолго до начала Гражданской войны.
Австриец Кристоф Вальц в свое время учился актерскому мастерству в знаменитой нью-йоркской школе Ли Страсберга (среди ее выпускников — Марлон Брандо, Пол Ньюман, Аль Пачино, Роберт де Ниро, Дастин Хоффман). Но агент Вальца отговорил его сниматься в американском кино — мол, в Голливуде австрийскому актеру светит играть лишь нацистов. Три десятилетия спустя Вальц все же завоевал Голливуд, и именно ролью эсэсовца-полиглота в «Бесславных ублюдках».
- Кристоф, конечно, глупо спрашивать, сразу ли вы дали добро на съемки в «Джанго»? Вы наверняка согласны на любой проект, который вам предложит Тарантино?
- Ну конечно. Я ему безоговорочно, весь с потрохами, предан. Он же гений. И надо быть идиотом, чтобы, не имея на то серьезных причин, — вы же понимаете, актеры часто бывают связаны условиями контрактов, — отказаться от возможности поработать с Тарантино. Мне нравится в Голливуде, но, признаюсь, это не то место, где запросто встретишь человека с энциклопедическими знаниями. Тарантино в этом смысле — исключение. Собираясь к нему в гости, я всегда предвкушаю не только отличный обед, но и бурный диспут на какую-нибудь абсолютно не киношную тему.
Так что у меня не было никаких сомнений: соглашаться или не соглашаться сниматься в «Джанго». Да о чем мы с вами говорим ?!! Часто ли европейскому актеру удается сняться в вестерне?
- И как, кстати?
- Отлично. Во-первых, я снимался в местах, которые просто кишат черепахами, аллигаторами и змеями, — это настоящее приключение! Во-вторых, в юности я, конечно, представлял себя этаким ковбоем, лихо управляющим что лассо, что пистолетом, что лошадью. Я же вырос на вестернах («За пригоршню долларов», «Хороший плохой злой» — «ВД»). Одно из самых моих сильных юношеских впечатлений — его фильм «Однажды на Диком Западе». А когда Квентин сказал, что главного героя будут звать Джанго, я понял — это судьба.
- Почему?
- Для моего поколения это имя — икона. Каждый спагетти-вестерн, выходивший в Германии, в локализованном названии содержал слово «Джанго», даже если о нем самом в сюжете не было ни словечка. Просто герой подсознательно отождествлялся с жанром в целом. Зрители знали, что если на афише есть слово «Джанго», значит фильм — спагетти-вестерн. Так что и я поневоле стал неотъемлемой частью истории спагетти-вестернов.
Кадр из фильма «Джанго Освобожденный»
- И (он играет беглого раба Джанго), и (жена Джанго), и (правая рука рабовладельца Келвина Кэнди), всячески подчеркивают, как значима для них тема рабства. Иначе говоря, для них участие в этом фильме — своего рода гражданский акт. Вам, европейцу, она так же чужда, как коренному американцу тема крестового похода...
- Слава богу, Европе хоть в этом не надо каяться, и без того грехов у нас достаточно. Но мне как раз безумно нравилось погружаться в чуждую мне американскую историю. Ну что я знал о рабстве, обо всех ужасах, с ним связанных, о конфронтации Юга и Севера? Так, что-то по верхам, как всякий европеец, нахватался в школе. Зато теперь, понимая историческую подоплеку формирования американской нации, я могу точнее оценивать и то, что происходит в Штатах сегодня.
- Ну и как вам в Штатах? Легко ассимилировались в Калифорнии, вы ведь там чаще бываете, нежели по другую сторону Атлантики?
- Надеюсь, я стал своим. Вы знаете, что отличает иностранцев от местных жителей? Одежда. Это я вам точно говорю — у меня мама и жена художники по костюмам, так что я на этом собаку съел. Так вот, немцы, которые недавно приехали в Лос-Анджелес, одеваются как «настоящие калифорнийцы» — в броскую, с кучей принтов одежду, и обязательно ездят в открытом красном мустанге. На самом деле, этот образ Калифорнии безнадежно устарел уже десять лет назад. Кстати, помню, когда жил в Лондоне, я развлекался в Хитроу тем, что вычислял туристов — они выглядели на сто пятьдесят процентов британцами. Я не ношу броскую одежду и не езжу в красном мустанге. Так что, пожалуй, я ассимилировался.
- А Голливуд вам, немецкому актеру, пришелся по нраву?
- Вы знаете, как-то встретился я с одним голливудским, очень маститым, продюсером. И он мне с восторгом стал рассказывать про музей Пергамон в Берлине. «Фантастика, —восторгался он, — какие эти древние египтяне были молодцы, столько всего сделали, и без всяких технологий, которыми мы обладаем сегодня». Первая моя мысль была: «Какой глупец, он перепутал древних греков с египтянами!». А потом я подумал: «Имею ли я право на такой снобизм?» Ведь здесь ценное — не знание, а его искренний восторг. И мне нравится, что у американских кинематографистов больше драйва, нежели у их европейских коллег. Я вспоминаю слова одного немецкого режиссера, который в начале 50-х годов работал в Голливуде, а затем вернулся на родину. Так вот, он заметил, что в Америке делают кино как искусство, а продают как товар. В Европе все наоборот – мы снимаем фильмы как товар, а продаем как искусство. И это глубокая мысль. Да, блеск и гламур Голливуда, да, мишура Лос-Анджелеса, и тому подобное. Но здесь работают высочайшие профи, которые обожают свою работу. Признаюсь, я завидую их сумасшедшей энергии, их авантюризму в хорошем смысле, чего я давно не вижу в немецком кино. В Европе никто бы не рискнул снять ни «Пиратов Карибского моря», ни «Бесславных ублюдков».
- А вы любите риск?
- Я не из тех, кто бросается с горы на параплане или погружается на глубину океана. Мне гораздо интереснее менять образ жизни, мышления, иначе говоря, становиться другим человеком. Поэтому я и стал актером.
- И кого бы вы хотели рискнуть сыграть?
- Не знаю… Разве что Мухаммеда Али. Да, другой цвет кожи, другой рост, ну и что? Мне кажется, я смог бы передать его одержимость боем. Но, увы, в кино актеры в большей степени заложники своей внешности, нежели в театре. На сцене никого не смущает Отелло, покрытый ваксой. И не должно смущать — театр все-таки по определению условное искусство. А вот что меня раздражает — хамское отношение к тексту. Я сразу выхожу из зала, когда слышу, как тот же Отелло обращается к Дездемоне на языке подростков из подворотни. Бога ради, пишите новые пьесы как вам угодно, но Шекспира оставьте в покое.
Кадр из фильма «Джанго Освобожденный»
- Конечно, здорово сыграть у Тарантино немецкого дантиста, который охотится «за головами» на юге Штатов, но, как говорится, каждый актер мечтает о своем Гамлете или Отелло, иначе говоря, о любой шекспировской роли. Вам не обидно, что многое прошло мимо вас?
- Вы знаете, это очень сложный вопрос. С одной стороны, я мог бы сказать: «надо принимать судьбу», «все к лучшему», «чем коньяк старше, тем он лучше». И действительно, трудно предположить, каким бы я был сегодня, сложись моя жизнь успешно уже лет в двадцать пять. Может, тогда бы я и перегорел, и сегодня мыкался бы где-нибудь, всеми забытый, никому не нужный, но тоскующий по блестящему прошлому. А так я словно нахожусь в начале карьеры, как в 20 лет, но при этом обладаю опытом уже очень зрелого человека. Как пошутил один телеоператор: я должен испытывать такую же бурю эмоций, как мужчина, насладившийся ошеломляющей ночью после тридцати лет воздержания. Но…
- Но?
- Ничего не могу с собой поделать, иногда меня одолевают грустные мысли. Особенно, знаете, когда мне мои коллеги-соотечественники говорят: «Мы всегда в тебя верили!» Черт возьми! Где вы были раньше, когда я действительно нуждался в вашей поддержке? Слишком много мне пришлось испытать унижения, чтобы об этом с легкостью забыть…
Потом, я с детства был влюблен в кино, а лет с 14-ти, когда впервые посмотрел «Восемь с половиной» , я мечтал стать частью этого прекрасного мира. А он меня словно отвергал. И все эти годы мучился вопросом, почему я нахожусь на периферии кинематографа. Помню, как-то довольно легкомысленно заметил про меня: «Он не был на нашем радаре». Я до сих пор не понимаю, в чем собственно была проблема — во мне самом или этом пресловутом «радаре».
- Если не ошибаюсь, вы пытались завоевать Голливуд еще в двадцать пять лет?
- Да, но тогда один голливудский агент, очень маститый, предупредил меня: «Кристоф, твоя участь в Голливуде печальна — ты будешь бегать в массовке с криком: «Хайль, Гитлер!» Тебе это надо?» Конечно, я прислушался к его мнению, и уехал домой, в Европу.
- Парадокс, но именно роль нациста распахнула перед вами двери «фабрики грез» и благодаря ей вы получили главную кинонаграду. Помните свои ощущения, когда узнали, что номинируетесь на «Оскара»?
- Если вы про успех, то все началось раньше, на мировой премьере «Бесславных ублюдков» в Каннах. Помню, я стою на красной дорожке, а мне кто-то говорит: «Это последний миг твоей старой жизни. Наслаждайся им». Но, честно говоря, я не очень прислушался к этому совету. Просто потому, что не очень-то поверил, что в моей жизни что-то серьезно изменится. Я оказался неправ. А что касается «Оскара» — ну что ж, я чувствовал себя примерно так же, как когда выпью слишком много кофе. И представьте себе, что в таком возбужденном состоянии я застрял в многокилометровой пробке на пути из Венис-Бич в Голливуд. В общем, тогда я здорово перенервничал.
- Где теперь находится заветная статуэтка?
- В Лос-Анджелесе. В шкафу. Я не настолько тщеславен, чтобы постоянно любоваться «Оскаром».
Благодарим за помощь при подготовке материала кинокомпанию WDSSPR
