Крупнейший современный композитор Петербурга, народный артист России и лауреат Государственных премий, автор опер и балетов, 32-х симфоний и множества камерных произведений, Сергей Слонимский празднует в этом году свой 80-летний юбилей.
Фото Елены Ильиной
Сергей Михайлович, расскажите о предстоящих концертах, в которые вы включили помимо своих произведений еще и сочинения своих учеников. Вы представляете свою школу?
Ближайший концерт – в Капелле с Владиславом Чернушенко, который кончал Консерваторию моей симфонией, и захотел вместе со своим сыном исполнить мой Реквием и новую симфонию. Этот концерт чисто авторский, который устраивает Филармоническое общество Петербурга.
А концерты в Михайловском театре?
Это скорее инициатива дирижера Владимира Юровского, чтобы в этом же концерте был кто-то из моих воспитанников, причем с авангардной музыкой. Я выбрал почтенного Александра Радвиловича, который уже сам почти принадлежит к старшему поколению и совсем молодую Настю Хрущеву, которая учится в аспирантуре и очень активно работает. Радвилович покажет «Чеховъ-симфонию», а Настя Хрущева сюиту «Крошка Цахес» по Гофману. А из моих вещей там будет 32-я симфония в первом исполнении и первая часть оперы «Мастер и Маргарита», которая была сорок лет назад запрещена нашим дорогим обкомом партии. Владимир Юровский не без юмора решил отметить этот своеобразный юбилей исполнением именно того первого акта, которым дирижировал сорок лет назад Геннадий Рождественский, после чего и произошел тот нелепый скандал.
А Михаил Юровский, который поставил «Мастера и Маргариту» в Германии, не его родственник?
Это его отец.
Значит, еще и такая преемственность есть…
Да. Поэтому я, конечно, с удовольствием включил своих учеников в концерт. А когда мне предложили на будущий год концерт в консерватории, я сказал, что моей музыки там вообще не должно быть, я уступаю место своим воспитанникам. Конечно, я отвечаю за своих учеников, но назвать это школой с моей стороны было бы претенциозно…
Но вы видите какую-то преемственность в их работах по отношению к вашей музыке?
Я бы хотел, чтобы каждый из них писал совершенно по-своему. И не перенимал тот стиль и то направление, которое свойственно мне. Я в работе с учениками стараюсь раскрыть, прежде всего, индивидуальность, а не плодить копии собственной музыки. Другое дело, что весь этот концерт в Михайловском театре будет общей авангардной направленности.
А ваша новая симфония?
Она тоже авангардна, там есть и трети тона, и четверти тона и совершенно особые гаммы, лады, которые не сводятся к мажору и минору, и какие-то необычные звучания, необычные гармонии. Но при этом есть и мотивные элементы… В общем, автору трудно говорить о своей работе… Но этот концерт будет не из общедоступных, скорее для людей, которые интересуются в музыке чем-то новым.
Вы следите за тем, что происходит в современной музыке…
Не очень.
Не интересно? Или вам кажется, что ситуация в музыке принципиально изменилась?
Нет, знаете, я не критик, это не мое дело. Но могу сказать, что теория о том, что музыка вообще кончилась или кончается…
Фото Елены Ильиной
Или перешла в сферу обслуживания, существует и такое мнение…
Или что композиторское творчество закончилось… Мне кажется, эти спекулятивные рассуждения вполне устраивают тех людей во власти, которые не хотят поддерживать серьезную музыку. Самое смешное, что разговоры о конце творчества исходят от людей, которые неустанно пропагандируют собственную музыку. Не очень мне кажется плодотворной упрощенная мини-музыка из двух-трех нот, которая стала сейчас модной, или ретро с якобы ироническим обыгрыванием старого танго – или танго Пьяцоллы, или манеры Аренского, вообще старых стилей, поданных мелко, измельченно. Кто-то может и так работать, ради Бога! Но с этих позиций оценивать современную музыку, как это делает газета «Коммерсантъ» – это смешно!
Я хотела бы теперь начать с начала, с вашей семьи…
Я специально не занимался своей генеалогией, но отец мой писатель, в его комнате собиралось содружество «Серапионовых братьев» – Зощенко, Лунц, Каверин, Федин…
А как в этой атмосфере вы начали заниматься музыкой? Было бы логично уйти куда-то в изящную словесность?
Не знаю… Я ставил на пюпитр стихи и пел их, меня тянуло к музыке. И потом, среди моих родственников есть и музыканты, в том числе очень любимый мною дядя Николас из Америки, из Лос-Анжелеса, он дожил до сто одного года, часто к нам приезжал. Гигантский эрудит и талантливый дирижер, который первым исполнял классиков американской музыки Айвза, Вареза, и дружил с ними… И другой мой, двоюродный, дядя, которого я тоже очень чтил, хотя редко с ним виделся, это польский поэт Антоний Слонимский. Он был поэтом-лириком и одновременно большим диссидентом. Я ездил в это время в Варшаву, встречался с ним, несмотря на неудовольствие официальных лиц и написал на его стихи «Польские строфы», которые исполнялись на «Варшавской осени». Вероятно, это запомнили. Во всяком случае, польских орденов у меня куда больше, чем российских… Композитор создает новую реальность своей музыкой, но в ней по-своему преломляется и тот нелегкий мир, в котором мы живем. Поэтому требовать какой-либо упрощенности в музыке, когда наша жизнь изломана, полна драматических, трагических и трагикомических катаклизмов и неурядиц, по-моему, просто неприлично. Для этого есть эстрада, есть легкая музыка. И хорошо, если бы она была на уровне Иоганна Штрауса или Соловьева-Седова, или лучших образцов авторской песни. Я очень люблю песни и научные передачи Александра Городницкого, дружу с ним.
И с Тимуром Шаовым, кажется, тоже?
Шаов написал остроумную песню, которая начинается словами: «Не нужны были стране советской ни Слонимский, ни Пендерецкий. Не нужны теперь стране российской ни Пендерецкий, ни Слонимский». Песня справедливо говорит о том, что вот это «балдение» от эстрадных кумиров навязывается большими телеканалами и радиостанциями, а незрелые «балдеющие» юнцы, в сущности, в этом не виноваты.
А как с этим бороться?
А бороться и не надо. Желательно, чтобы наши руководители государства и города хоть раз пришли бы на симфонический концерт, не говоря уже о какой-нибудь классической опере. Но они скучают от этого и ходят только на эстраду или на этих «бабушек» в Евровидении. Но это ведь в сущности псевдофольклор.
И правда, псевдо. Хотя бабушки очаровательны.
Ну да. Вы знаете, для композитора я довольно много ездил в фольклорные экспедиции с 1960-го года и по 1975-й, и знал многих крестьянских бабушек, которые без всякого тщеславия пели, вот просто как птицы поют. Чистый, подлинный фольклор любой страны – это животворный источник. Там, кстати, и самая простая, и самая сложная музыка – всё есть. Мне кажется, должна быть предельная широта стилевой амплитуды в музыке, тогда для каждой композиторской индивидуальности хватит места. Хуже всего – это тоталитарное навязывание какого-то одного стиля.
Вы жили именно в таких условиях, и работали в стол?
Да, запрещалось все. Скажем, квартет «Антифоны», в котором своеобразная ритмическая запись и при этом исполнители перемещаются по сцене, и много четвертитоновых интервалов, которые трактуется интонационно, мелодийно, а вовсе не колористически, вызвал форменный скандал в секретариате Союза композиторов. Меня убеждали в совершенно смехотворных вещах: якобы четверть тона не взять точно, якобы квантовая ритмика не понятна исполнителям. Как раз очень понятна! Надо сказать, что я с ними довольно активно спорил. Не хочу называть имена, потому что этих заслуженных людей уже, к сожалению, нет на свете. Они честно исповедовали эстетику своей эпохи и своего узкого творческого метода. Шостакович был шире: послушав этот квартет, сказал, что он производит сильное впечатление и, в сущности, как это просто сделано. Я в свою очередь стараюсь поддерживать какие-то поиски. Вот у меня есть такой студент – Юра Акбалькан, который вызывает острые дискуссии своей авангардной направленностью. Это серьезный музыкант, и я поставил ему отличную оценку. Иногда приходится сталкиваться с консервативными, номенклатурными представлениями о том, что и кому можно и нельзя. Если ты начальник, если ты занимаешь какую-то должность - тебе все можно. Так же было и при советской власти. И наоборот – новичку нельзя ничего. Поэтому я больше забочусь о новичках, чем о тех, кто находится под покровительством и «крышеванием» каких-то мэтров исполнительского или композиторского дела. Но, надо сказать, что в консерватории сейчас хорошая кафедра композиции. Я сам добивался, чтобы ее, наконец, омолодили: там теперь три молодых человека - Танонов, Нестерова и Мажара, ученики трех разных педагогов, представители разных школ. Эти молодые кадры – профессионально крепкие люди. Мне кажется, что авангарду тоже надо учить, он не должен быть легкомысленным, на пустом месте, требует очень серьезной выучки. Если человек избрал это направление, то ему нужно помогать учиться и не заставлять его писать в стиле Верстовского.
Традиционный вопрос для юбиляра: над чем вы сейчас работаете?
Сейчас я нездоров и не пишу ничего. Моя последняя 32 симфония сугубо авангардна. Недавно написал для хорошего певца Бориса Пинхасовича два романса на стихи Лермонтова. Татьяна Вольтская, поэтесса, подарила мне свою книгу, и я написал на ее стихотворения две песни. Немецкое издательство Verlag Neue Musik, с которым я сотрудничаю, выпустило сейчас 49 моих фортепианных пьес для учащихся. И второе издание – переложение для шести рук трех номеров из балета «Волшебный Орех», который идет сейчас в Мариинке на либретто Шемякина. Вот это как раз сочинение абсолютно кассовое, на него невозможно купить билетов.
Но и кассовый успех не всегда можно предугадать, на самых крупных премьерах иногда всего ползала.
Кассовый успех угадать нетрудно. С другой стороны нередко ползала публики состоят почти сплошь из людей пишущих в газетах и журналах. Замалчивая успех неугодных, она восхищаются своими фаворитами. И некоторые дирижеры это учитывают… Мравинский не обращал особого внимания на прессу даже в советские времена. И это была его очень сильная сторона. Некоторые современные дирижеры, даже крупные, излишне, мне кажется, чувствительны к прессе...
Может, это скорее вопрос коммерции, а не искусства…
Так это даже не коммерция, потому что сейчас никто не верит печатному слову и телевизионной рекламе. Сами говорите, ползала…
Есть среди ваших произведений, независимо от успеха или неуспеха, любимая работа?
Вы знаете, что для человека важнее правая или левая рука, сердце или печень, глаза или уши? Трудно сказать, потому что каждое сочинение занимает свое место в общей панораме. Самые любимые мои вещи – те, которые или вообще не исполняются, или редко исполняются, или обруганы несправедливо. Они сразу становятся любимыми.
«Мастер и Маргарита», наверное?
В том числе. То же относится и к работе. Чтоб подхлестнуть к работе, часто бывает полезна какая-то площадная брань в прессе, которую «добрые» друзья с удовольствием сунут мне под нос. Поэтому у меня есть симфония, которая так и посвящается: «моим врагам, антимузыкальным критикам, которые систематически помогают бретеру-автору преодолеть скуку и лень, и переплавить гневную реакцию в творческую энергию. Чем больше запретов и брани – тем больше симфоний, тем заинтересованнее аудитория. Благодарный автор». Это 28-я симфония, и пока ни один дирижер не решился ее исполнить.
С таким предисловием-то…
Боятся. Я подарил ее одному из самых влиятельных наших дирижеров, он засмеялся радостно, но до сих пор еще ее не сыграл. И сомневаюсь, что сыграет.
Может, он усмотрел в этом посвящении намек в свой адрес?
Да нет. Он же не критик. Он просто боится прессы. Я все собираюсь послать в газету «Коммерсантъ» эту партитуру, но пока никак не соберусь.
