С 18 февраля в кинотеатре Англетере, а с 19 февраля в Доме кино у петербургского зрителя будет возможность посмотреть кинокартину Мирослава Слабошпицкого «Племя». Фильм поражает зрителей не только шокирующими сценами. Это ещё и эстетское блюдо для киногурманов, благодаря новаторскому кинематографическому языку. Действие фильма происходит в специализированном интернате для глухонемых подростков, сыгравших в картине все главные роли. VashDosug.ru побеседовал с режиссером об эстетике современного немого кино, гиперреализме и Стэнли Кубрике.

— Важнейшими выразительными средствами в кино являются голоса актеров и музыка. Вы в своем фильме отказались и от того, и от другого, оставив только шумы. Вы наверняка понимали, что идете на очень большой риск. Вы изначально были уверены, что сможете удержать внимание аудитории более 2-х часов экранного времени, в течение которого актеры будут почти все время разговаривать на языке жестов, но зрители ни одного слова так и не услышат?

— Безусловно, нет. Это был эксперимент. Когда я писал сценарий, я заботился о том, чтобы развитие истории было понятно человеку, непонимающему язык жестов. Что касается слова и музыки, тут можно дискутировать. Изначально кино было немое. И существует даже теория, что настоящее кино было как раз до появления звука. Мне хотелось в своем фильме вернуться, в некотором смысле, к истокам.

— В одном из интервью вы сказали, что снять немой фильм было вашей давней идеей. Сюжет появился позднее или он был придуман одновременно со столь оригинальной формой?

— Еще лет двадцать назад я придумал концепцию современного немого фильма, чтобы в нем не было субтитров, но при этом было бы все понятно. Сценарий же я написал в 2011 году. Мне удалось придумать историю, которая была бы наиболее органична для этой формы. Во всем нужна гармония.

— Фильм поражает своим гиперреализмом. Но быть абсолютно естественным на экране невероятно сложная задача даже для очень больших актеров. Вы же принципиально отказались от профессионалов…

— Невозможно было пригласить профессиональных актеров и обучить их языку жестов. На этом языке нужно было говорить «без акцента», а это задача практически нереальная. Когда глухие общаются, они задействуют практически все тело. Когда человек всю жизнь общается на языке жестов, это является органическим продолжением его пластики. Приглашать в фильм не глухих актеров нам даже в голову не могло прийти. Почти год мы проводили кастинг. Через нас прошло 300 человек. Это огромное количество. Кстати, мы не искали людей на конкретные роли. Выбирая из пришедших на кастинг, мы не думали о том, кто кого будет играть. Нас интересовала, прежде всего, харизма. Она либо есть, либо нет. Когда харизматичный человек заходит в помещение, ты это чувствуешь. Это самое главное для актера. Мы выбирали харизматичных личностей. И только потом определяли, кого бы они смогли в этом фильме сыграть.

— Как вы строили работу с актерами? Объясняли, что происходит в сцене, и давали возможность импровизировать в рамках поставленной задачи? Или же перемещения актеров в кадре должны были быть выверены до сантиметра, как это часто бывает в постановочном кино?

— При съемке большинства сцен был задействован стедикам (система стабилизации съемочной камеры — А.В.), что, конечно, удлиняет производство, так как движение персонажей в кадре должно быть выверено и просчитано. Кроме того, актеры произносят все диалоги, которые написаны в сценарии. В этом смысле тоже никакой импровизации нет. У нас была возможность очень много репетировать. Например, одну сцену мы могли репетировать неделю. Потом снимали ее на цифровую камеру, отсматривали, вносили поправки, снова репетировали и уже ко дню съемки сцена была более или менее готова. Оставалось только сделать качественный дубль, который войдет в кино. Правда, чистовая съемка тоже состояла из 17–20 дублей. С актерами мы работали через переводчика, так как съемочная группа, разумеется, не знала язык жестов.

— Во время просмотра фильма я поймал себя на мысли, что очень хорошо, что я не понимаю, о чем говорят персонажи. Для меня появилась дополнительная интрига. Мне стало интересно самому догадываться, придумывать диалоги. Фильм вовлекает зрителя в творческий процесс. Это было вами заранее просчитано?

— Я, конечно, был бы рад сказать, что все заранее просчитал. Но когда я работаю, предпочитаю не понимать, что я делаю. Должно получаться помимо моей воли. На интуиции. Один американский критик сказал, что при просмотре фильма «Племя» минут через десять его мозг стал продуцировать их диалоги. Это, конечно, способствует вовлечению зрителя.

— При просмотре у меня даже появлялись невольные ассоциации с одним знаменитым фильмом Стэнли Кубрика…

— С «Заводным апельсином»?

— Конечно. Хотя эти фильмы совершенно разные по стилистике…

— У Кубрика как раз много музыки. 9-ая симфония Бетховена…

— В некоторых моментах вашего фильма я думал: вот бы сейчас зазвучал Бетховен или Россини. И все перешло бы сразу в невероятный постмодернизм… Вообще Кубрик не был тем режиссером, кто вдохновлял вас?

— Если есть кинематографическая гора Олимп, то на ней, конечно, находится Кубрик. Я много раз видел все его фильмы.
Очень многие критики сравнивали мой фильм с известной румынской картиной «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунджиу, наверное, из-за сцены аборта и постсоветского изобразительного антуража.
Во время съемок я иногда начинал волноваться, какую картину я делаю, на какой полке она будет стоять. На что она похожа? Я не находил ответа…

— Люди, которые знают язык глухих, наверное, воспринимают фильм совсем иначе, чем все остальные.

— Сегодня был показ фильма в Москве. И среди зрителей было очень много глухих. Одна женщина сказала: «Обычно я смотрю фильмы, не понимая диалогов, и вынуждена догадываться, что там происходит. А сегодня я впервые понимала все диалоги, а зрители, сидящие вокруг меня, наоборот, вынуждены были догадываться». Люди, знающие жестовый язык, поймут процентов на 20 больше.

— Каждое серьезное художественное произведение рассказывает о сегодняшнем дне. В этом смысле вы оптимист или пессимист?

— Я-то думаю, что у меня в фильме хэппи-энд… Может быть, недостаточно сусальный, но… Во всяком случае, большее зло повержено меньшим злом.

— Кто-то из великих сказал замечательную фразу: «Режиссер — это стиль». Ваш фильм (при прочих других достоинствах) блистательный феномен стиля. Но дважды войти в одну реку невозможно. Что дальше?

— Я все время шутил, как хорошо режиссерам, которые, сняв одну удачную картину, затем всю жизнь делают то же самое. Я мог бы, конечно, снять еще один фильм о глухих, но какой смысл повторяться.
Сейчас я готовлю следующую картину. Она называется «Люксембург». Это будет фильм о жизни в чернобыльской зоне отчуждения. Совместное производство Франции, Германии и Украины. Новый фильм будет с диалогами.