Новый балет Бориса Эйфмана посвящен не только творчеству великого скульптора, но и истории его страстей – любви Огюста Родена и его ученицы Камиллы Клодель. Как шла работа над премьерой, «ВД» узнал накануне спектакля у петербургского хореографа.
Фото: Станислав Беляевский
Борис Яковлевич, как складывалась история балета «Роден»?
Полтора года я жил новым балетом и был погружен в роденовский мир. Прочел огромное количество литературы, посвященной Родену и Клодель, изучил разнообразные искусствоведческие и биографические материалы. Одним словом – сделал все, чтобы приблизиться к эмоциональной и духовной сущности великих мастеров, проникнуть в тайны их творческой жизни. А непостижимого и труднообъяснимого в этих героях было предостаточно. Невозможно, например, понять, как в совсем юной Клодель так стремительно сформировался огромный, воистину моцартовский дар художника. Как невозможно осознать и то удивительное сочетание любви и ненависти, жертвенности и ревности, вдохновения и отчаяния, которое характеризовало отношения Родена и Камиллы. Сочиняя «Родена», я хотел показать, какой колоссальной и страшной бывает цена за великие творческие победы. Думаю, еще не скоро расстанусь с этой темой – соблазн усовершенствовать свое творение, развить заложенные в него идеи всегда слишком велик.
Что было самым сложным в работе над балетом «Роден»?
Это прозвучит парадоксально, но предельно сложные, отмеченные множеством противоречий натуры Родена и Камиллы были изначально понятны мне и близки. Иначе, наверное, этот балет и не состоялся бы. Я не могу ставить то, что чуждо мне самому. Но вот придать этим двум глыбам пластическую огранку, вывести их на балетную сцену было, конечно же, непросто. Ведь и Роден, и Клодель – настоящие стихии. Как на языке танца показать движение души художника, испытывающего тяжелейшие творческие муки? Поэтому, наверное, моя хореография в этом балете стала еще более сложной, изобретательной.
Главный конфликт вашего балета «Роден» – это конфликт любовный или иной?
Я бы сказал, это целая вереница трагических и фатальных конфликтов, неразрешимых противоречий: конфликт между двумя художниками, одолеваемыми чувством творческой ревности, между любовным чувством и личными профессиональными амбициями, между парящим над миром гениальным духом творца и поглощающим его мраком безумия. Между бессмертием и жесткой низменной сиюминутностью, наконец…
Фото: Александр Кузнецов
«Идиот», «Красная Жизель», «Дон Кихот», «Роден» – во всех этих (да и большинстве других) балетах для вас, как для создателя, интересен образ «отклонения от нормального» или «уход от банального» – безумны герои или безумен мир?
Окружающаяся нас реальность отражается в нашей душе и сознании так же, как мы отражаемся в ней. И кто скажет, что есть истина: общепризнанный порядок или наш субъективный взгляд на мир? Что такое безумие на самом деле – подлинное состояние порочного и невыносимого мира или болезнь одной отдельно взятой измученной души? Я не знаю однозначного ответа. Но наверняка могу сказать, что тема сумасшествия всегда была для меня философской, а не медицинской. В ней заключены и вердикт нашему обществу, тиранящему все неординарное, и самое наглядное свидетельство того, сколь трагичен бывает земной путь яркой и великодушной личности.
Будут ли «ожившие скульптуры» в балете или это только биографическая история великого скульптора? Изменила ли пластика роденовских скульптур что-то в вашей хореографии?
Прием ожившей скульптуры известен балетному миру еще со времен Новера. Великий Якобсон виртуозно использовал его в своих роденовских миниатюрах, а я сознательно избегал этого хода. И не только потому, что не хотел никаких повторов и аллюзий. Главное в другом: мы не создаем балетные копии работ Родена и Клодель, не занимаемся иллюстрированием, а стремимся раскрыть те эмоции и мысли, которыми была наполнена их творческая жизнь. Мне сложно выделить какую-то одну работу из роденовского наследия, поскольку при создании балета меня в одинаковой степени волновали как всемирно известные шедевры вроде «Граждан Кале», так и другие, менее популярные творения скульптора.
Скульптуры Родена говорят нам о счастье и любви, но жизнь скульптора была полна трагедий. А каково ваше представление о счастье? Существует ли оно?
Думаю, что для любого творческого человека счастье – это возможность как можно более полно реализовать посланный ему дар. И, с подобной точки зрения, герои моего спектакля должны были мыслить себя людьми счастливыми. Жаль, что тот ураган страстей, отчаяния и ненависти, который бушевал внутри них, не дал им осознать всего этого.
