Уже 40 лет Пол Колник является официальным фотографом «Нью-Йорк Сити Балета» — труппы, в которой с самого ее основа­ния работал Джордж Баланчин. Именно великий хореограф принял в штат Пола Колника, который сейчас занимает одно из главных мест в истории современ­ной жизни балета Америки.

— С чего началась ваша личная и профессиональ­ная любовь к балету?

— Я всегда питал осо­бую любовь к музыке. Еще ребенком часами сидел под роялем и слу­шал, как моя сестра за­нимается музыкой. Мне нравилось чувствовать себя полностью погружен­ным в музыкальную стихию. Когда я стал старше, во мне пробу­дился интерес к живописи и фото­графии. Думаю, что эта любовь, соединившая звуки и визуальное искус­ство, открыла для меня дверь в балет.

Любопытно и то, что самой пер­вой балетной постановкой, которую я увидел, был «Парад», поставленный когда-то именно для Русского балета Дягилева («Парад» (фр. Parade) — од­ноактный балет композитора Эрика Сати по сценарию Жана Кокто, на­писанный для Русского балета Дя­гилева. Хореограф — Леонид Мясин, декорации и костюмы – Пабло Пикассо. – «ВД»). Я был очарован артистами, которые когда-то выступали в Париже в начале XX века. И одной из причин, которые при­вели меня в балет, был образ того невероятного времени и те, кто создал этот балет: Сати, Пикассо, Кокто...

Однако после я полностью по­грузился в современность, в со­временную хореографию! Зрелище того, как тело само становится про­изведением искусства, стало для меня откровением. Я почти 40 лет своей карьеры фотографа общаюсь с балетом, что называется, один на один, и это не просто отношения, это, если использовать латинское слово «conversatio», в сущности, разговор с Богом. И моя работа с балетом стала, честно говоря, главной в моей собственной жизни. Она сливается с моей частной жизнью — профессиональное и личное здесь неотделимы. Для меня работа раскрывает мою суть, мою судьбу.

— Такое длительное сотрудничество с Баланчиным — это его выбор или ваш?

— Это интересный вопрос... Не знаю, когда в жизни мы делаем выбор сами, а когда выбирают нас, но есть мгновения, я верю в это, когда что-то в один миг преображается и меняется. Джордж Баланчин ставил балет на музыку «Адажио» Чайковского, и, по разным причинам, это была для него очень важная работа, хотя сам балет показали только два раза – на открытии и на закрытии Фестиваля Чайковского New York City Ballet в 1981 году.

И поскольку это были единственные спектакли, они представляли особый интерес для фотографов. Баланчин пересмотрел невероятное количество самых разных фотографий, и каждый раз, когда какой-то снимок нравился ему, он поворачивался, чтобы увидеть, чья это работа. А я испытывал чувство гордости и волнения, потому что каждая из фотографий, которую он выбирал, оказывалась именно моей работой... Думаю, что он был удивлен не меньше, чем я, этим совпадением.

И потом Баланчин сказал, что я могу фотографировать его постановки когда и сколько захочу. Это была решающая минута в моей судьбе...

— Почему вы предпочитали для съемок Баланчина черно-белые фотографии?

— Я считаю, что в черно-белых фотографиях всегда есть необычайная чистота, если хотите, непорочность. А в светотени – особая интимность.Есть, конечно, исключения: цвет в фотографии важен, например, для «Жар-птицы» с декорациями Марка Шагала или «Блудного сына» в оформлении Жоржа Руо. Это хорошо, если цвет помогает найти путь к постижению чувств танцоров. Но чаще цветная фотография не раскрывает смысл балетного образа, а скрывает, «затуманивает» его.

Архитектура хореографии и линия танца, изысканность составных частей и детали хореографической формы — вот то, что я создаю в моих фотографиях. И здесь чистота прекрасного черно-белого снимка делает более ясным мое видение и помогает открыть мой замысел в создании художественного образа. Поскольку фотография позволяет остановить мгновение, то в снимке запечатлевается невероятное — мимолетность и эфемерность танца. Ведь пройдет секунда — и все изменится! Мне кажется, что ясность черно-белой фотографии – это язык того «танца», который я пытаюсь создать в своих работах.

— Ваш любимый солист балета и постановка — как поклонника балета и фотографа?

— За 40 лет моей работы в балете я был много раз удивлен и потрясен разными постановками и исполнением балета. Но чаще всего это были именно балеты и труппа Баланчина. Я мог бы сказать, что 20 его балетов на вершине моего личного балетного «топ-списка»... А вот фанатом балета я себя не могу назвать: просто хочу, чтобы моя камера была всегда и везде со мной, как только открывается занавес над сценой.

— В прошлом году в Петербурге была ваша выставка, посвященная Барышникову, в этом — Баланчину, а в следующем?

— Это было бы потрясающе, чудесно, если бы и в следующем году я оказался в Петербурге! Я люблю этот город. И был бы счастлив и горд называться петербуржцем. И если бы музеи заинтересовались, я был бы счастлив представить здесь все мои выставки, посвященные балету XX века. И безумно хотел бы собрать выставку, посвященную балету XXI века. И назвал бы ее «NOW». Сегодняшняя хореография представляет такой диапазон и разнообразие вариантов, что вызывает и удивление, и невероятное восхищение.

— Самая необычная реакция зрителя и заказчика на вашу работу фотографа?

— Линкольн Кирстен, который «открыл» Америке Баланчина, увидев мои работы, решил, что это «постановочные» фотографии, потому что он не мог себе даже и представить, что в балете Баланчина каждое движение в каждое мгновение танца выглядит настолько совершенно. Знаете, что я люблю в работе с балетом больше всего? То, что за долю секунды в танце можно сказать все о жизни и смерти. Балет — это квинтэссенция времени. И эта мысль вдохновляет меня на предельную требовательность к своей работе: все или ничего! И когда я работаю в балете, то вспоминаю слова Уильяма Блейка: «Вечность влюблена в плоды времени...»