Финалист премии Кандинского (2010, 2012), автор работ из собраний Государственного Русского музея, Государственной Третьяковской галереи и Московского музея современного искусства Аладдин Гарунов представляет в Новом музее выставку «Метафоры преодолеваемых расстояний».
Аладдин Гарунов работает на стыке культур — патриархальной восточной и прогрессивной западной, работы его часто связаны с мусульманскими темами, но художника интересует прежде всего не религиозная сторона культуры, а место современного человека в жестком и жестоком индустриальном мире.
— Аладдин, как связана мусульманская традиция с современным искусством? Вы никогда не сталкивались с категорическим неприятием ваших работ традиционным мусульманством?
— Я себя, конечно, не считаю исламским художником. Если в православии иконописец — православный художник, то я светский человек, интересующийся исламским вопросом в искусстве. Погрузившись в эту тему, я ислам «перевел» в область актуального, современного искусства. Но мне интересен не только сам ислам — его красота и проблемы в современном мире — меня интересует весь мир, и положение ислама в нем, и столкновения, которые возникают при его соприкосновении с Западом. Люди ислама не особенно часто посещают выставки - они живут в своем измерении: все-таки религия самодостаточна, и светское искусство их мало интересует. Например, Айдан (Салахова — Авт.) делает эпатажные исламские вещи, но даже на них мусульмане почему-то не реагируют (может быть, просто не знают). Но я эпатажем не занимаюсь, я делаю искусство, которое находится с исламом в согласии. Я никак не раздражаю ислам — тем более я дагестанец, этнический мусульманин. Зачем мне это делать? Так что проблем с исламом у меня не было. Я даже снимал видео о чеченцах, исполняющих зикр, — мне разрешили. Но каких-то таких вещей, которые бы эпатировали, я не делаю.
Проект «Тотальная молитва» (часть инсталляции, ковер, резина, обувь, 2012 г.)
— В своих работах вы парадоксально сочетаете материалы — старинные восточные ковры, потертую резину, медь... В чем смысл такого соединения?
— Ислам или любая другая религия соотносятся с современным миром. Мы живем в индустриальном мире, в мегаполисах, и люди религии тоже соприкасаются с этим миром. Поэтому материал для меня — гудрон, медь или резина — символизирует мегаполис, запад, коммерцию, индустрию. А Восток — это что? Это обратная сторона, это ковер — духовность, неспешность, некая отсталость в плане индустриального развития, свой восточный мирок. И вот через эти столкновения мы приходим к пониманию современного мира. Ведь все в сравнении мы познаем, правильно? И приходим к каким-то решениям. Я пытаюсь эти истории складывать. Мне повезло, что рядом с моим домом был резиновый завод, с директором которого я дружу давно. Полина Владимировна очень хорошо воспринимает современное искусство, и они мне помогают материалами. Попав туда несколько лет назад, я понял, что это может быть интересно. Я с самого начала тяготел к минимализму, аскетичности в цвете. Я окончил Строгановское училище, занимался скульптурой, и она есть даже в моих живописных вещах, в которых присутствует форма и рельеф. Резиновый завод оказался для меня родным клондайком.
— Традиционный орнамент и арабскую вязь каллиграфии вы изображаете на своих работах тоже в современной интерпретации?
— Чтобы интерпретировать арабскую вязь, конечно, надо арабский язык знать, быть специалистом каллиграфии. Я на себя эту ответственность не беру. Арабская каллиграфия сама по себе красива и глубока, и я решил ее не деформировать, чтобы удовлетворять собственные амбиции в искусстве. Я использую традиционную арабскую вязь, но в то же время соединяю ее с резиной. Черный цвет у резины символичный для ислама — черная Каабы в Мекке. Арабскую вязь из золота и серебра я тоже пишу на резине, на металле — опять же, это соприкосновение, столкновение. Каллиграфию трансформировать нет смысла, и не нужно этого делать. Тексты из Корана я передаю в неприкосновенном виде, через проектор, поскольку сам не пишу по-арабски.
Проект Self (холст, акрил, серебряная нитрокраска, резина, 2008 г.); Проект «Зикр» (мех, медь, 2011 г.)
— В вашем опыте есть самое сильное впечатление от искусства русского авангарда XX века?
— С Казимиром Малевичем меня связывает многое. Если вы присмотритесь к моим работам, — черная резина на белом фоне, квадрат, — это как посвящение Малевичу. Черный квадрат Малевича — итог его супрематических поисков, уход от изобразительного, фигуративного к чистому искусству, к супрематизму. Но супрематические формы были лаконичными, черный квадрат воспринимается мною как бездна, где люди придут к концу, который предсказывают религии. Потом, познав все, опустившись на самое дно, начнется возрождение, и все придут к чему-то новому. Новому восхождению человечества наверх, может быть, новой религии. Еще черный квадрат ассоциируется у меня с черной Каабой.
— Какие произведения древней культуры вдохновляют вас на творчество?
— Раньше в своих графических вещах, ранних работах в живописи я обращался к примитивной живописи и первобытному искусству. Наскальные изображения, изображения на фасадах горских саклей в Дагестане, на могильных камнях — насечки, знаки, послания, сакральные истории, засекреченные в этих вещах меня интересовали. Повязки на деревьях с молитвой и просьбой к всевышнему — все, что делал человек, идя по пути развития какой-нибудь традиционной религии. Это все относилось к истории язычества людей. И, наверное, мой путь тоже похож на путь религии — когда я сначала обращался к первоисточнику, к первой насечке на скале. Потом из язычества я вышел, пришел к исламу. Но сначала были первобытные наскальные рисунки.
Газават (холст, масло, темпера, ткань, фото, 1995 г.)
— Может ли искусство победить ксенофобию?
— Я не думаю, что это может сделать искусство, может быть в комплексе — где что-то будет решать государство. Я чаще вращаюсь среди людей искусства, а они как дети, в то время как ксенофобией занимаются примитивные, злые люди. Но они не ходят на выставки, и получается, мы живем в параллельных мирах.
— Верите ли вы в идею объединения разных вероисповеданий?
— Не то чтобы я верю, — но еще в Коране написано, что придет конец, падение человечества, а после упадка оно возродится, и может быть, будет одна религия. Вот допустим, какая ситуация на Западе сейчас? На Западе почти нет храмов в привычном понимании — их сдают в аренду, устраивают дискотеки или клубы, западный человек живет в цивилизации, а Восток отстает и живет более архаично. Но Восток и Запад сталкиваются чаще всего — да, есть между ними непонимание, расстояние — там, может быть религия заканчивается. Найти бы это соприкосновение.
— В одном из своих интервью вы сказали: «Я врожденный художник». Если это действительно ваши слова — что вы имели в виду?
Скорее всего, речь о том, что я рисовать начал раньше чем ходить. Ползал — и что-то рисовал. И всю жизнь я занимался искусством, ни на кого нигде не работал. Одна моя знакомая, нагадала мне — кем я был в прошлой жизни, — и оказалось, что тоже художником. К этому можно относится с юмором, — но точно то, что по крайней мере всю эту жизнь, я занимался только искусством.
