Спектакль Сцены из деревенской жизни
Спектакли режиссера Юрия Погребничко так похожи друг на друга, так близки по интонации, стилю, ритму, даже по манере «одеваться», что иногда кажется, будто это просто одна большая многочастная постановка. Его Чехов, Вампилов, Островский, Петрушевская, Достоевский всегда рассказывают об одном и том же – о неком семействе, нелепом и затрапезном, в котором что ни день, то обязательно что-нибудь случается. То чашка разбилась, то чья-то жизнь… И больно, и смешно. В трезвой иронии режиссера есть все – и острая наблюдательность, и глубокая печаль, и тонкое понимание, нет только суда и осуждения. Он любит этих чудаковатых неудачников, у которых большие и малые беды неизменно заканчиваются общими посиделками под водочку и чаек и с песнями под гитару.
На первый взгляд, «Сцены из деревенской жизни» (подзаголовок чеховского «Дяди Вани» превратился в название спектакля) – прямое продолжение творимой Погребничко театральной эпопеи. Однако в этой новой премьере появилась невиданная прежде для театра «Около» жесткость. Словно режиссер сменил оптику и вдруг увидел, как на самом деле мелко плавают его любимые захолустные люди. Внезапно они перестали быть для него героями, сделавшись все на одно лицо. И дядя Ваня, и доктор Астров, и Телегин по прозвищу Вафля, и работник Ефим живут одинаково серо, старательно поддерживая не ими заведенный порядок, смысла которого, однако, совершенно, не понимают. И не удивительно, ведь жизнь в имении отлажена на японский манер.
В самом центре ее – надраенный до блеска невысокий помост, на который нельзя ступить, не сняв предварительно обувь. Ступив же, следует передвигаться мелкими, семенящими шажками, а повышать голос наоборот – не следует. Чтобы попить чаю из граненых стаканов, необходимо всякий раз заново устанавливать низкий стол и – строго по количеству участников чаепития – табуретки с отпиленными почти до самого основания ножками. Всем неудобно, но так здесь принято. Мелкие неудобства, мелкие обиды, мелкие укоры за ничтожные осечки – все это копится, копится… И вдруг в дом возвращается тот, кто, собственно, и завел когда-то эту постылую японскую моду – Серебряков.
У Погребничко это уже не профессор на пенсии, как было у Чехова, но отставной офицер, которого Алексей Левинский играет настоящим самураем. Серебряков величав и созерцателен. Пока другие думают, куда поставить табуретку, он думает о смысле бытия. Он намеренно ступает на помост, не снимая обуви. Он готов переустроить надоевший всем уклад. Но грядущие перемены не вызывают у местных обитателей ничего, кроме паники и суетливой попытки поскорей затереть шваброй следы самурая. Наконец, поняв, что все эти люди вполне заслуживают того болота, в котором они очутились, Серебряков отрясает прах от ног своих, берет верный самурайский меч и уходит отсюда. Видимо, навсегда. Похоже, маргиналы в театре Погребничко в первый раз оказались виноваты в собственной маргинальности.
Александр Титов, журнал «Ваш досуг», 09.09.05: Угаданный Чехов
Вознесенский переулок – место непростое. Там стоит единственный в городе, а то и во всей стране, театр, не поддавшийся стихии потребления, сохранивший свое лицо несмотря ни на что.
Называется театр длинно и символично - «Около дома Станиславского», и располагается тоже символично – по соседству с конюшнями купцов Алексеевых. Из семьи этих самых Алексеевых и вышел когда-то сам Станиславский, изобретатель знаменитой системы. Собственно, Малый зал театра и есть помещение старинной купеческой конюшни. Именно там театр «Около», чья основная сцена сгорела в ноябре прошлого года, играет на этой неделе свою последнюю премьеру «Сцены из деревенской жизни». Вообще-то, это «Дядя Ваня» Чехова, одна из самых востребованных в мире пьес, но главного режиссера театра отчего-то не устроило хрестоматийное название, и Погребничко «скроил» имя для своего спектакля из подзаголовка.
Первое, что бросается в глаза, – восточный антураж игры. По стенам развешены истертые ковры, посреди сцены отполированный, гладкий помост, взбираясь на который актеры, обряженные в безликие, серые балахоны, снимают обувь. И все же диссонанса с текстом Чехова не возникает. Как будто так и надо. Как будто писано про каких-нибудь японцев, про их надежды и чаяния, про их несчастливое, унылое существование. И семенящая в узкой юбке с набеленным лицом Елена Андреевна, и Соня, сервирующая низенький столик гранеными стаканами и палочками для еды, и даже профессор Серебряков, превращенный режиссером в отставного офицера – чистого самурая, – все это норма нескладной и бестолковой жизни большого, недружного семейства. Неудобная, порой мучительная норма, которую кто-то придумал и насадил не спросясь, не дав себе труда поинтересоваться мнением тех, кому в ней жить и мучиться долгие годы.
Вероятно, тут и кроется разгадка чеховской пьесы, самого спектакля, да и всего российского бытия, суть которого с поразительной точностью угадал режиссер Юрий Погребничко. Люди на сцене живут по чужому сценарию – оттого и не любят они свою жизнь, оттого и не видят в ней ни цели, ни прелести, оттого и ищут виноватого. А раз ищут – непременно найдут. Вот он, надменный Серебряков, единственный, кто не снимает сапог при входе на помост, подчеркивая тем самым, свое превосходство, свою самостийность, а заодно и презрение к бессловесным, терпеливым мученикам. Он виноват, он, он!..
Дядя Ваня медленно выхватывает револьвер, совершая какие-то невероятные пируэты, долго примеривается, целится и промахивается под хохот зала и участников спектакля. Это не удивительно - он смешон.
Вывод каждый сделает сам. Я не берусь сказать, про что этот спектакль. Он про все. И, прежде всего – про нас.
