Удивительно, но в сложной панковской «додекафонии» главная чеховская нота прозвучала максимально отчетливо.


Юбилейные дни начались русско-белорусскими гастролями. Активно звучащий в столице, Владимир Панков поставил «Свадьбу» по заказу Чеховского фестиваля с труппой белорусского Театра имени Янки Купалы почти год назад. Как могли сработаться артисты академичного донельзя главного минского театра и молодой да авангардный режиссер — этот вопрос занимал заинтригованную посвященную публику, которая оказалась на первом из трех представлений. Но стоило артистам выйти на сцену — сомнения у скептиков отпали.

Такой техничный, резонирующую всем своим организмом, а главное — верующий коллектив редко встретишь. Преодолев искус перечислить всю программку целиком, остановлюсь на двух персонах. Душевный «генерал» Ревунов-Караулов в исполнении Геннадия Овсянникова — зависший на волне своей памяти, доводящий до исступления гостей и до слез от смеха публику. Кстати, жаль на спектакле не было вездесущих студентов театральных ВУЗов, эта сцена редкий шанс для них понять, что же конкретно имею в виду педагоги, когда говорят, о лучших традициях школы психологического театра. И изящная до полупрозрачности невеста преклонных лет — актриса Зинаида Зубкова — один неточный поворот головы которой мог загубить всю затею на корню.

Но отойдем от сентиментальнейшего для каждого критика момента: актеры встретили режиссера и проявили некую сознательность. Хотя, если вы думаете, что такая встреча обыденное на современном театре явление, то глубоко заблуждаетесь. Некоторые артисты в некоторых столичных театрах, кажется, умудряются прожить без подобных прецедентов и уж даже если и произошла оказия, и режиссера им все-таки посылают откуда-то сверху, то они стараются всеми мыслимыми и немыслимыми способами сохранить себя и своих коллег неиспорченными режиссерской волей.

Показ «Свадьбы», надо признать, происходил при совсем другом раскладе: организаторы поставили его в один ряд с лучшими образцами — премьерами Крымова и Паски. Надо сказать, что спектакль контекст выдерживает, но рассчитывать на однозначный прием всех рядов партера и амфитеатра создателям не стоит. Первое, в чем упрекнут панковское действо, в затянутости и бессодержательности. Но это совсем не правильно, просто зрителю надо включиться, чтобы уловить такую несложную и такую чеховскую трактовку классического рассказа.

Правда, придется немного сосредоточиться и несильно отвлекаться на излюбленные ходы изобретателя саундрамы: чеховский язык смешивается с белорусским переводом, персонажей тьма тьмущая — Ятей три, Змеюкиных три, мамаш три — и все поют, да на разные голоса повторяют куски хрестоматийного текста под аккомпанемент матросского оркестра.

Панков устраивает героям этакий Back In USSR: кавалеры в пальто с «бобриком», мужчины и дамы в «нарядных» атласных блузках с кружевами. От этого дежавю — ощущение страшновато-абсурдное. Откуда оно, не вполне ясно, пока невеста не добирается до Стравинского. Тут ты понимаешь, зачем Панкову понадобилось, чтобы молодая была не так уж молода. Отстраненная от всего земного, она — единственный контрапункт творящейся вакханалии обыденности. Она — душа человеческая (общемировая если хотите, Панков еще в таком возрасте, что ему не грех походить в Треплевых).

А эта с полпинка узнаваемая совдепия обоснована совсем не эпохой, не обстоятельствами и не национальностью, это — та самая «пошлость», то самое душевное хамство, против которого каждой строчкой бунтует Антон Павлович на всякой странице своего многотомного собрания сочинений. В финале старичок-капитан смешает слова автора так, что из его бормотания ясно послышится: «Человек — какая низость, какая гадость!» — и со всем отчаяньем вцепится в руку невесты: «Выведи меня от сюда!». А ведь и правда, к кому обращаться и у кого искать поддержки в такой дурацкой ситуации — должна же быть на свете хоть одна живая душа.