Шведский хореограф, некогда танцор, а в последние годы — еще и режиссер Матс Эк привез в Москву уже вторую свою драматическую постановку.

Как и прежде в «Игре снов», в «Вишневом саде», представленном зрителям на нынешнем Чеховском фестивале, узнаваемая хореография вплетена в ткань драматического спектакля.

Матс Эк поставил Чехова с артистами шведского театра «Драматен». Однако в спектакле заняты и профессиональные танцоры, среди которых — Ана Лагуна, звезда почти всех его балетов, «Жизели», «Лебединого», «Кармен». Она играет Шарлотту — с пуантами, надетыми на руки, и псевдоклассическим выходом с чем-то, вроде Сильфиды, во втором акте. Кроме Лагуны, в «Вишневом саде» танцует Гаев (Ханс Клинга) — неловкими, рублеными движениями подменяются его неуклюжие монологи; и Лопахин с Варей (Магнус Русманн, Эллен Маттсон) — вместо несостоявшегося предложения руки и сердца у них состоялся танцевальный номер, один из самых ярких в спектакле. И все остальные, в общем, тоже на протяжении всей постановки существуют на грани танца, время от времени — в самые острые моменты — срываясь в него и обнажая душу.

Эк, впрочем, создал не только чрезвычайно эмоциональный, но и весьма ироничный спектакль. Действие «Вишневого сада» он перенес в середину 1990-х, обозначив эпоху недвусмысленными указаниями прямо в чеховском тексте. Вместо крестьян — колхозники, «несчастьем», как Фирс называет отмену крепостного права, оказалась демократия, а также маковые поля как источник быстрых лопахинских денег, самолеты, бензопилы и прочие ненавязчивые приметы времени. Идея об удивительной актуальности «Вишневого сада» в недавнюю эпоху перемен, прямо скажем, не нова. Малиновые пиджаки и профили Сталина просто просятся в спектакль. Однако Матс Эк — хотя и обошелся по-свойски с хрестоматийным текстом — не переусердствовал с реалиями.

Декорации спектакля — безликие и многозначительные фанерные стены, постоянно меняющие свое положение на сцене, создавая причудливые геометрические формы. Костюмы: в первом акте — элегантная современная классика, а в начале второго вдруг и вовсе — прошлое столетие с белыми платьями в пол и сюртуками, словно режиссер передумал и решил продолжить «Вишневый сад» по всем канонам классического театра. Разумеется — обманка. Время для Эка — непременный атрибут, а не шутка или украшение. Чрезвычайно важно, что прошлое, о котором сожалеют герои, — не абстракция для зрителя, а их будущее — и вовсе наш сегодняшний день. И после того, как границы между ними и нами устранены, выпукло проступают человеческие драмы — все здесь безответно влюблены, и Раневская, и Варя, и Епиходов, и Дуняша, все оплакивают что-то ушедшее и стремятся к чему-то несбыточному. Именно в вопросе чувств Матс Эк экстремален. Раневская (Мари Рикардссон) бьется в истерике, вспомнив своего утонувшего сына Гришу, беременная горничная рыдает в голос, умоляя не уезжать хамоватого лакея Яшу, полупарализованный Фирс посреди пустого дома — пустой сцены — вызывает даже не сострадание, а спазм. И звук бензопил, впивающихся в вишневую древесину, «работает» не хуже лопнувшей струны.