Режиссер Виктор Рыжаков, постановщик знаменитых спектаклей по текстам Ивана Вырыпаева, выпускает на малой сцене МХТ им. Чехова спектакль «Сорок первый» . О том, как революционерка-снайперша по имени Марютка выходила раненого красавца-белогвардейца, полюбила его и попыталась обратить в свою веру… Словом, после текстов Вырыпаева Рыжаков выбрал такой же резкий, жесткий, ни на что не похожий текст, но написанный не сегодня, а в 1924-м. Накануне премьеры «ВД» побеседовал с режиссером.

В 50-е годы, после выхода одноименного фильма Павла Чухрая, все советские девушки взяли на вооружение присказку Марютки: «рыбья холера»... Почему вы решили вернуть повесть Лавренева, канувшую, как казалось, вместе с советским строем?
Меня очень притягивает этот текст. Фильм я, честно говоря, не видел, а с повестью у меня давнишние отношения, еще со студенческих лет.

Кто делал инсценировку?
Я сам. Мне не дано, как Ивану Вырыпаеву, создать абсолютно новый, оригинальный текст, но адаптировать текст для своих «сценических исследований» – рискую. В спектакле заняты мои бывшие студенты – Павел Ворожцов, Максим Матвеев и ученица Табакова, выпускница рижской группы Школы-Студии – Яна Сексте. Поставить и сыграть «Сорок первый» в пространстве Художественного театра – это не простой шаг. И для них, и для меня.

В повести дело происходит во время гражданской войны, в 1919 году. Вы не задавались целью воссоздать колорит, эстетику того времени?
Для меня все, что происходит на сцене – это то, что происходит «здесь и сейчас». Я не задавался целью воссоздать эпоху того времени или, наоборот, хотел перенести действие в наши дни. Я пытался ответить на вопрос, что происходит со всеми нами. Полное название нашего будущего спектакля «Сорок первый. Opus Posth». У композитора Владимира Мартынова есть замечательное исследование процессов в современной музыке: «Зона Opus Posth, или рождение новой реальности» (дословно «opus posth», «opus posthumus» - «посмертное сочинение» - прим. «ВД»), где он предсказывает рождение нового пространства в музыке, да и во всем искусстве. Вникая в его рассуждения, понимаешь, что многое в сегодняшнем в театре уже невозможно. Театр, в котором игрались драмы Островского, и все, глядя на это, сопереживали и обливались слезами, – умер. Вот мне интересно, что это за время такое: любовь есть, Островский есть, а такого театра, где это можно было бы сыграть – нет. Значит, его надо разглядеть, собрать, придумать…

У повести Лавренева есть своя ценность?
Безусловно, но она не в языке – он несовершенен, а в вопросах, одолевавших совсем еще молодого писателя. У него, кстати, парадоксальная судьба. Он страдал, пытался отречься от своего дворянского происхождения, потом раскаивался… А потом вдруг все в его жизни выпрямилось, все вопросы как-то разрешились. После «Сорок первого» он написал еще только один приличный рассказ – и все! При этом прожил длинную жизнь, оставив после себя письмо, в котором благодарил за все хорошее в своей судьбе коммунистическую партию. Хотелось бы понять, что же приключилось с этим человеком. В трагической любви героев повести Лавренев явно свел воедино все свои противоречия. В итоге, его выбор мне известен. Но мне сейчас важнее, что сделают, оказавшись перед таким выбором, сегодняшние люди – я, вы...