Любимый театр москвичей представил первую премьеру без мастера. 

В августе не стало Петра Наумовича Фоменко. Эту утрату до сих пор никто не осознал до конца — ни ученики, ни зрители, ни критики. И тем, и другим, и третьим очевидно непросто было начинать новый сезон без своего кумира. Но жизнь продолжается, и работать дальше как-то надо. К сожалению, первая премьера — спектакль Евгения Каменьковича «Дар» — вписывается в грустное определение «как-то». В постановке много ярких талантливых моментов, но в целом она производит тягостное впечатление. И невозможно решить для себя, из-за чего: неудачная режиссура, невнятный посыл или, быть может, никак не унимающаяся боль потери.

Каменькович задумал ставить набоковский «Дар» давно, репетировал долго и скрупулезно. А после первых летних прогонов успел даже получить комментарии Фоменко. Никто не скажет, будь мастер жив, получился бы спектакль иным или нет. Но сегодня «Дару» точно не выстоять под ударами критики, углядевшей в нем «тупиковый вариант развития „Мастерской“».

И действительно, после просмотра волей-неволей приходится констатировать: театр повторяется. Вот здесь молодые фоменки пытаются копировать старых, суетятся на сцене в кружевных юбках позапрошлого века, распевают романсы под гитару, без конца шутят. А здесь режиссер «цитирует» сам себя — разбирает текст по косточкам, роется в деталях, смакует каждую паузу. Словом, ведет себя так, как будто знаменитое «фоменковское кружево» объявится и здесь — в тяжелом и рыхлом набоковском письме. Но в случае конкретно с этим писателем любовь Каменьковича к литературным тонкостям (вспомнить хотя бы его «Русского человека...» по Тургеневу или «Самое важное» по Шишкину) не срабатывает. Набоков не воспринимается «на глаз», только «на слух». А с театральной сцены звучащее слово подразумевает внятность, обусловленность сюжетной интригой, движением вперед. У Набокова в романе всего этого нет — там только сложный язык.

Спектакли мастера всегда отличались тем, что их любила любая публика. Он умел сделать их дорогими любому сердцу. С «Даром» не так — смотреть на сцену порой если не грустно, то скучно. Непонятно, зачем и почему на сцене толпится столько народу (роман, конечно, многонаселенный, но совсем не обязательно было всех «переводить» в спектакль), откуда взялся двойник главного героя — несуществующий у Набокова Критик, и почему его играет совершенно неузнаваемая Полина Кутепова, переодетая в мужской костюм, в парике и с накладным носом. Наконец, неясно, каков главный замысел — ради чего поставлено, о чем? Может быть, о ностальгических муках по несуществующей и неосуществимой уже дореволюционной России? Или о любви, которая одна может заставить замолчать даже самый выдающийся талант на свете? Или о дерзновениях молодых гениев? Возможно, о природе творчества? Как будто режиссер не решил, что хочет сказать своему зрителю.

Сравнивать — дело неблагодарное, но что делать, если так очевидна попытка сделать фирменный фоменковский спектакль проверенными способами. Чтобы обязательно по выдающейся прозе, но легко, весело и интеллигентно. И вроде бы попытка эта как нельзя кстати, да только вот пока не получается. Вместо добродушного смеха слышится натужный гогот, вместо озорных живых мизансцен видятся добротно сделанные, но все же ученические скетчи (в спектакле заняты почти все бывшие стажеры «Мастерской»).

Не помогает спектаклю и сценография. Слишком мрачная, агрессивная, хоть и эффектная — сцена превращена в перрон, разрезана вдоль и поперек рельсами. Почти все время темно. Свет брезжит где-то вдалеке — он почти неуловим и призрачен. Впрочем, это, пожалуй, кстати. Гениальная метафора того состояния, в котором находится сегодня театр. Он не простился с великим прошлым, пребывает в печали, но, оставаясь самим собой (очень хорошим, сильным театром), все-таки смотрит в будущее, — там надежда уже машет рукой.