В Большом театре состоялась премьера оперы в постановке Юрия Любимова.

Этой премьеры в Большом театре ждали давно. Величайшая русская опера (хоть и недописанная) в режиссуре величайшего русского режиссера. 95-летний Юрий Любимов, как и предполагалось, представил публике собственную версию бородинского шедевра. И если идейность концепции мэтра не вызывает сомнений, то вот результат кажется спорным.

Новый «Князь Игорь» длится не четыре с лишним часа, а два с небольшим. Партитуру одной из самых красивых русских опер сократили композиторы Павел Карманов и Владимир Мартынов. Повинуясь идее Любимова, они «выбросили» не только так называемые длинноты-связки, но и знаменитую арию Кончака, и дуэт Кончаковны и Владимира. Режиссер объяснил непростительную для любого меломана жестокость просто — публика не выдерживает, уходит из театра, не досмотрев, чем дело кончилось.

Но, кажется, была и еще одна причина: в режиссерскую версию оперы просто «не вписывались» арии-характеристики, вроде той, что поет Кончак. Половецкий хан предстает в ней благородным воином, которому симпатичен русский князь. А в дуэте Кончаковны и Владимира (сына Игоря) очевидно настоящее чувство между детьми враждующих властителей... Любимов же, по его собственным словам, поставил оперу-трагедию о войне. А это такой зверь, которому не до любви. Во всяком случае, любви с подробностями. Только Ярославну с ее плачем бескомпромиссный мэтр «убрать» не решился. Она все так же ждет своего князя-неудачника, верит ему и всё прощает. Финал — это встреча сбежавшего из плена Игоря и его супруги. Что странно, поскольку их чувство очевидно в этой опере не смыслообразующее. Впрочем, эта странность не единственная.

Художник Зиновий Марголин придумал для любимовской версии сценографию, которая не может вызвать никакой другой реакции, кроме недоумения. Задник — гигантское солнце, которое сменяет черный крест. В сценах с половцами возникает несколько каменных идолов, один на всех бутафорский конь и три телеги. Минимализм в случае с «Игорем» — преступление, эпос требует пафоса. И костюмы в постановке оказались невнятными. Русский народ вместе со своими предводителями одет в какие-то серые лохмотья.

Можно предположить, что это тонкий ход. Любимов не способен никого идеализировать, тем более собственных соплеменников. Женщины у него с горя воют — не отпускают своих защитников от себя. Последние тоже не жаждут славных битв, даже остановить разгул временного князя Владимира Галицкого никто не способен. Ближе к финалу этот народец и вовсе подпевает своим скоморохам, которые высмеивают плененного князя. Но увидев, что батюшка воротился и обнимается с любимой женой, тут же запевают «слава!». Какие уж тут краски в характерах и костюмах? На этом фоне абсолютно чужеродной смотрится сцена половецких плясок. Режиссер показывает ее в образцово-традиционной хореографии Касьяна Голейзовского. А это совсем другая стилистика — здесь вам и лисьи шапки, и расшитые шаровары, и танцы до упаду.

Создается впечатление, что опера в любимовской интерпретации — это грандиозная абстракция. В ней даже главные идеи (показ ужасов войны и намек на необходимость дружбы с опасными соседями) звучат курсивом. А жаль, ведь концепция-то хороша. Зла, торжественна и отлично «ложится» на политическую современность.