Сергей Женовач поставил скандально знаменитую поэму Венички Ерофеева.

Ерофеевскую поэму, которую язык не поворачивается назвать нецензурной, кто только не ставил. Однако весть о том, что за «Москву — Петушки» взялся Сергей Женовач, все равно поразила. Что будет делать главный театральный аскет страны с непечатными выражениями, философией пьянства и, главное, с совершенно чуждой сегодняшнему зрителю проблематикой: куда, к каким пределам горних и дольных миров бредет душа человеческая?

Однако получилось. И получилось замечательно. Не изменяя себе, Женовач сумел поставить поэму так, что она встала в один ряд с его спектаклями по Диккенсу и Достоевскому. Ерофеев, чье «новаторство» сегодня кажется смешным, вдруг снова был услышан как гений-метафизик. И мат со сцены не показался пошлым, и герои-маргиналы были не отвратительны. Женовач лишил поэму бытовых черт, Советский Союз у него условен так же, как условно пьянство. Абсолютен только язык интеллектуала Венички, бесконечно одинокого со всеми своими талантами в стране, в которой глаза народа отражают не небо, но смердящую фекальную жижу в привокзальном туалете. Актеру Алексею Верткову в этой концепции досталась сам ая сложная роль — автора, ведущего повествование от первого лица. И надо сказать, справился он с ней самым блестящим образом. Его рефлексия выглядит органично, в ней есть всё: и тяжелая черная грусть-тоска, и добрая ирония, и поэтическая легкость. При этом философия героя не подана как истина в последней инстанции, она ненавязчива и тиха, при этом замечательно современна: нет в России места любви и таланту. Веничка-Вертков похож на бесплотную блуждающую звезду, его гибель в финале не кажется трагической, она как будто естественна — иначе и быть не могло, ведь душевная неприкаянность невыносимей телесной смерти.

Студия театрального искусства — без сомнения, ансамблевый театр, но в случае с «Петушками» «хоровое мастерство» отошло на второй план. Спектакль вполне заслуживает приставки «моно». Всех этих безукоризненно сыгранных попутчиков Венички, его ангелов, любовниц и продавщиц, могло и не быть — суть от этого не поменялась бы. Возможно, спектакль стал бы еще лучше и легче, потому как в нынешнем варианте текст нет-нет, да и пробуксует на поворотах. Местами зритель скучает. Впрочем, одобрительный смех раздается на протяжении всех трех часов действия. Плюсов очевидно больше, чем минусов.

Одно из важнейших

слагаемых успеха этого спектакля — сценография Александра Боровского. Художник использовал эскизы выдающейся люстры из водочных бутылок, придуманной его отцом — Давидом Боровским — к неосуществленному спектаклю Таганки. В СТИ таких люстр две: одна висит прямо над зрительным залом, вторая на сцене. Именно к ней тянет свои стопки пьяное общество, собравшееся вокруг Венички. Люстра выступает здесь символом божественно замутненного сознания, которое одно делает возможным жизнь, полную непонимания, одиночества и тоски.