Эймунтас Някрошюс представил москвичам новый спектакль.
Някрошюс сознательно облегчает смыслы, увлекается игровыми формами, впускает в дантевский контекст трагикомедию. Путешествие Данте (Роланд Казлас) по всем кругам Ада кажется чуть ли не детским приключением. Во-первых, сам герой далек от образа мыслителя (это скорее обычный парень, выдумавший себе любовь), во-вторых, все его мытарства в Аду и Чистилище показаны через призму трогательных, даже забавных встреч.
Действие строится по принципу этюдов (одна строфа — одна мизансцена). Вот появляется Беатриче — розовощекая девочка с косичками. Она кричит чайкой, поставив ножки на грудь возлюбленного. А здесь Данте встречает кумиров из прошлого: он поражен и взволнован, просит их расписаться на камне. Или он наблюдает за душами, которые пытаются избавиться от своих грехов: прижимают к голове наушники и слушают страшную музыку сфер. На плотной ткани спектакля рассыпаны обжигающие символы, разгадывать которые — особое, ни с чем не сравнимое удовольствие театрала. Жаль только, что в «Божественной комедии» их (символов) не так много. И все-таки... гигантский шар-планета на пустой сцене, трогательные треугольные знаки аварийной остановки, цветные стикеры на платье Беатриче, бумажные тиары, медная стружка литавр... Только Някрошюс, сочиняя свои спектакли-притчи, умеет превращать обыденное в небесное, видеть живое в неживом.
Режиссер привлек в постановке множество совсем юных артистов. Главного героя (тоже, кстати, далекого от преклонных лет) всегда сопровождают толпы бестелесных грешников, они же выполняют роль небесных стихий и земных тайн. В серых платьях, они присутствуют на сцене постоянно, мечутся по углам, бьются о зеркальные стены, образуют живые скульптуры. Эта многонаселенность вредит спектаклю. Как и его старательный, студенческий дух. К прискорбию поклонников мэтра, его внезапно новая манера «дарит» не только фирменные аллегории, но и чувство утраченного целого. В итоге «Божественная комедия» Някрошюса становится похожа на спектакль-черновик, в котором в равных соотношениях есть и драгоценные наброски, и странные зияющие пустоты, и случайные записи. Ему не хватает собственно фирменной тяжеловесности и многозначительности — оттого и «читать» не всегда интересно. Впрочем, Някрошюса не волнует реакция зрителя. Он всегда ставит исключительно для себя: ведь сказал же он на пресс-конференции, открывшей фестиваль, что его метод — в отсутствии такового. Он всегда следует только велению сердца. Как Данте — «приказам» своей Беатриче.
