Впервые за 13 лет Такеши Китано вновь снял кино о якудза – безупречный аттракцион насилия без свойственных прежним работам романтических прикрас и лирических отступлений.
Неладно что-то в токийском криминальном мире. Крестный отец и глава наиболее авторитетного клана разделяет и властвует, прельщая сподвижников приятными посулами касательно продвижения по иерархической лестнице и аккуратно натравливая их друг на дружку. Так уж выходит, что большинство грязной работы по отправке гангстеров на вечный покой сваливается на плечи Отомо, немолодого джентльмена старой уголовной школы. У Отомо имеется единственный, еще по школьному боксерскому кружку, друг — коррумпированный полицейский, с которым у героя любимая детская игра. Коп вызывает бандита в участок не на допрос даже, а так, ради профилактической беседы, в процессе которой тот, покивав, тузит оппонента, попрекая слабостью реакции. Еще есть любимая девушка, появляющаяся в трех эпизодах по 15 секунд, причем в последнем с пулевым отверстием во лбу. Много морщин и врагов у него, больше не знаем о нем ничего.
Про мафию не снимал 13 лет, со времен малоудачного «». Потом он отметился нежной, как сакура в цвету, мелодрамой «Куклы» и «Затоiчи», самурайским боевиком про слепого бойца-массажиста с вставными музыкальными номерами. Затем переживать за себя заставил. Снял глумливую психотерапевтическую трилогию («Такешиз», «Банзай, режиссер!», «Ахиллес и черепаха»), где как бы и в шутку, но уж больно увлеченно препарировал природу своего искусства (в том числе и живописного — это одна из ипостасей многостаночника Китано) и особенности творческого кризиса. В общем, завершись на этом его режиссерская карьера, общественность бы поняла и приняла. Обычное дело, творец исчерпал себя натурально до донышка, и впору задуматься о душе: картины маслом, саке и прочая икебана, пушки за печкой лежат. Впрочем, точно также никто особо не верил в возвращение Китано в кино в 1994-м, когда он попал в тяжелейшую аварию. Но он вернулся, с парализованной правой стороной лица и картиной «Ребята возвращаются», чтобы снять свои лучшие фильмы.
«Беспредел» и впрямь беспредел. Лицо врага перепахивают бормашиной (потом, когда бедолага мается в приспособлении, напоминающем маску хоккейного вратаря, предлагают выпить, покушать). За диалогом («Сколько у тебя языков?» — «Один» — «А ну-ка высунь его подальше») следует ровно то, чего и можно было ожидать. Китано возвращается к эстетике ранних работ, но безжалостно соскребает с нее до костей все лишнее, причем симпатичное и обаятельное. Больше никаких каникулярных пляжных игрищ, как в «Сонатине», и мимолетных поэтических красот, как в «Кикуджиро». Больше никаких цепких трогательных мелодий Джо Хисаиши, вместо них — необременительное шершавое техно. Вместо блатной романтики — прагматика на фоне обесцененных традиций: герои, когда хотят извиниться, в старинной манере рубят себе пальцы крупным планом в товарных количествах, но всем участникам понятно, что это ничего не значит. Вместо улыбки — нервный тик. Остался юмор, сверх прежнего людоедский, его львиная часть приходится на похождения незадачливого посла маленькой африканской страны, по дурости и жадности попавшего под раздачу. Плюс безупречное чувство драйва и поэзия тончайшей выделки. Вроде бы весь фильм — не слишком замысловатый аттракцион избыточного насилия. Но по результатам просмотра ощущение, будто попалось на глаза в старом журнале на даче и тотчас навсегда впечаталось в память идеальное хокку, лаконичное и исчерпывающее, ни добавить, ни убавить.
